Словом, Грязнову стало ясно, что навязчивая, даже отчасти параноидальная идея мести нашла в головах тех же Собинова и Гладкова фактически классическое свое воплощение. И так просто «разобраться» с бывшими офицерами не получится. Ну а на войне, известно, как на войне…
1
Следственно-оперативная группа Турецкого — Поремского взяла в разработку всех троих фигурантов. Поремский занимался вплотную, только если дозволено выразиться высоким «штилем», историей возвышения и падения Романа Воронова. Климов с Небылицыным исследовали все, что касалось Порубова, а в особенности и главным образом деятельность тех фирм, которые контролировал холдинг «Анализ». Ну а уж на долю Турецкого выпало «житие» Николая Короткова. Таким образом, каждый был при деле. А все дела вместе грозили слиться в одно, ибо, по равнодушной, в общем-то, реакции Володи Поремского, судьба Короткова, последнего из «триады», по сути, была тоже решена. Дело было только за временем, а так — рано или поздно… И если Коротков еще храбрился, то скорее по привычке, которую подавали ему некие амбиции, соответственно облаченные в еще не пришедший в негодность генеральский мундир. Пожалуй, исключительно эти самые амбиции и не желали признавать подлинного положения вещей. Возвращение из командировки Грязнова, его появление и рассказ о добытых материалах, разумеется, внесли диссонанс в довольно устойчивую следовательскую работу.
Слишком заманчивой оказалась возможность завершить оба дела — по Порубову и Воронову — мотивами личной ненависти и мести за попранную якобы справедливость. Для этого необходимо было только оставить все остальные версии в покое, отказаться от них и всеми силами группы заняться поиском конкретных исполнителей убийств.
Но такое положение противоречило бы привычке Турецкого доводить до конца каждую версию, какой бы она ни казалось шаткой. Нужна была ведь в конечном счете твердая доказательная база, а не эмоциональные домыслы.
И, переложив ответственность за поиск субъектов убийств, то есть киллеров, на плечи Вячеслава Ивановича Грязнова с его кадрами из Департамента уголовного розыска МВД, сам он и его товарищи с еще большим рвением занялись своими фигурантами.
Между прочим, даже Константин Дмитриевич Меркулов, выслушав подробный рассказ Грязнова, пришел к аналогичному выводу, что эмоциональная нагрузка в данном случае высокая, а вот доказательная база — слаба. Хотя и добавил, что тут, конечно, есть о чем подумать. Но, видно, ему очень уж не хотелось возвращаться к ошибкам прежних времен, когда следствие вместо детального изучения профессиональной, особенно коммерческой, деятельности фигурантов кидалось на поиски мифической «Белой стрелы». Опыт показывал, что именно краткая в сущности эпоха накопления капитала в России вызвала гигантский всплеск преступности — появилась фактически бесконтрольная возможность присваивать себе способом самозахвата огромные богатства, которые тут же подлежали дальнейшему переделу. И в истоках любой бандитской бойни или кровавой разборки в мире коммерции лежали исключительно неправедно накопленные деньги и весьма редко — какая-то идеология.
Другими словами, Меркулов как бы и не возражал, чтобы среди прочих была отработана также и версия, связанная с местью выброшенных на улицу боевых офицеров служб безопасности. Но главными темами для него по-прежнему оставались банковская деятельность Романа Воронова, консультантская служба Виктора Порубова — недаром же у него было прозвище Консультант, и, наконец, объединяющая этих двоих, невидная вроде бы и даже непонятно в чем состоящая работа Николая Короткова, в буквальном смысле трясущегося за свою жизнь.
Коротков, этот хитрый и опасный зверь, обретя на конспиративной квартире, куда его определил Грязнов, утерянную было уверенность, повел себя господином, которому необходимы слуги. Сказалась, видно, долгая привычка. Но так он мог бы, собственно, поступить с любым следователем или оперативником, только не с Турецким.
Пользуясь очень кстати появившимися подсказками со стороны Грязнова, Александр Борисович в некотором роде «затерроризировал» бывшего генерал-полковника госбезопасности вопросами о секретном спецподразделении, услугами, если так можно выразиться, которого без стеснения пользовались и Коротков, и его покойные друзья. Не говоря о том, что тот же Порубов впрямую руководил этим секретным спецназом.
Отрицать очевидное, когда называются некоторые события и детали, включая фамилии, было бы неразумно со стороны опального генерала, однако и определенности в его ответах тоже не было. Да, мол, имелись такие разговоры, никто особо и не скрывал, что в каждом государстве содержатся специальные силы быстрого реагирования, что решение некоторых, даже сугубо политических, вопросов иной раз требовало вмешательства сил принуждения. Но этими вопросами лично он, Коротков, не занимался никогда, а Виктору Альбертовичу он, может быть, и сам хотел бы задать какие-то вопросы, о чем теперь приходится писать в своих мемуарах, но… увы: что взять с мертвого?
А с другой стороны, этот хитрый лис постарался извлечь из вопросов, которые ему задавал Турецкий, и для себя пользу. В том смысле, что раз уж удалось как-то определиться с возможным убийцей, то, может быть, нет необходимости тянуть с поиском доказательств, а постараться поскорее схватить его, прижать и добыть таким образом нужные доказательства? Он подсказывал самый простой и радикальный, с его точки зрения, ход, которым наверняка воспользовался бы сам, будь на то его воля и возможности. В тех же вопросах, которыми занимались в последние годы его друзья, он «не разбирался», категорически «ничего не знал».
Словом, как догадывался Турецкий, заставить его разговориться могла бы лишь внезапная и резкая встряска, но таковая не предвиделась. Так, во всяком случае, думал Александр Борисович. И, как оказалось, ошибался…
Стали распространяться слухи о том, что Коротков, который до того довольно охотно встречался с представителями средств массовой информации, охотно и пространно, с мужицкой эдакой простецой, с солдатским юморком отвечал на многочисленные вопросы, касавшиеся и его прежней службы, и бытия на пенсии, вдруг, после пары громких убийств, замолчал. А затем и вовсе исчез из дому.
Его родные — жена, дети — не общались с прессой, и добиться от них чего-нибудь было невозможно. Телефоны не отвечали, не было заметно никакого движения и на даче, в Успенском. Привыкшие к непосредственному общению с веселым генералом журналисты недоумевали, а вместе с вопросами у них появились и разного рода догадки. И все они связывались с уже известными убийствами.
Многим было уже известно, что Коротков собирался выдвигать свою кандидатуру на должность парламентария в Совет Федерации. Речь шла якобы лишь об уточнении адресов избирателей, от имени которых он будет представлять их интересы в верхней палате страны. При этом муссировались слухи, что он, вероятно, придет на место некоего Сергея Анисимовича Барканова, который до последнего времени представлял Республику Дагестан.
С самим Сергеем Анисимович Турецкий был уже знаком, беседовал с ним под магнитофонную запись, а затем отсылал для подписи расшифровку той беседы, в которой, к чести Барканова, практически не было замечаний. Да его и не вынуждал тогда на особую откровенность Александр Борисович. Зато теперь, в связи с участившимися слухами о том, что сам Коротков положил глаз на «маленькую, но гордую республику», появилась возможность немного прижать господина Барканова. И Турецкий не преминул воспользоваться этой возможностью.