– Никаких.
– То, что говорят о нем, правда? Что он иногда играл против правил. Что расталкивал локтями товарищей? Не всегда бывал корректен. В вашей среде ведь трудно чего-нибудь добиться, если играть по правилам?
– Как и в вашей.
– Ну, в нашей еще возможно благородство. По отношению к своим.
– Чего вы хотите? Чем я вам могу помочь? Вы вынуждаете меня отзываться нелестно о погибшем человеке? Ладно. Я мог бы отозваться. Но какое это имеет теперь значение? И зачем вам все это? Простите, но вы, кажется, несете какой-то бред. Я ничего не понимаю.
– Ответьте на вопрос. Правду о нем говорят?
– Да.
– Точнее.
– Да, Женя не нравился нам. Ну… скажем так, не всем нам. У нас, в газете, как вы понимаете, не все идет гладко. Как и повсюду, есть различные партии, так сказать, каждый тянет на себя… И вот то самое дело, о котором вы говорили, дело об этом охранном агентстве, как его?…
– «Центурион», – с улыбкой подсказал Турецкий.
– Да, «Центурион». Он, вероятно, хотел использовать это дело в межредакционной борьбе. Конечно, это понравилось не всем. Даже скажу больше! Это вообще никому не понравилось! С одной стороны, потому что намечались все эти финансовые дела, газете подыскивали покупателя, понятно? А с другой стороны, его старые приятели, конечно, уже опасались.
– Чего?
– Ну что он вырвется, станет первым. Тут ведь уже дружбы быть не может. Тут если ты первый – ты победил! Только так.
– Кто эти приятели? Имена, фамилии?
– Я не знаю…
– Что значит – не знаю? Вы же все-таки не последнее место занимаете в своей газете? И не знаете таких простых вещей? Имен?
– А знаете, сколько у нас в газете людей работает?
– Ну хоть кто, примерно?
– Не знаю. Я и так вам сказал больше, чем мог.
– Отвечать на мои вопросы, между прочим, – сурово сказал Турецкий, – это ваш гражданский долг. Мы ведь не на лавочке с вами сидим. Правильно?
– Да, но многое из того, что вы сейчас от меня услышали, – информация, мягко говоря, непроверенная. Я бы на вашем месте не рискнул на нее ссылаться.
– Слухи?
– Ну если хотите. Поэтому я свой гражданский долг перед вами даже перевыполнил.
– И последний вопрос. В чем была его вина?
– Вы меня, что ли, спрашиваете?
– Вас, естественно.
– Я не знаю, почему его убили!
– Я не об этой вине. Я о той, после которой в редакции с ним кое-кто вообще перестал здороваться.
– Да он просто украл кое-какие бумаги у одного из наших сотрудников! Но ведь есть все-таки свои приличия. Если ты журналист – пожалуйста: укради у свидетеля, у… у работника прокуратуры, в конце концов, но не у своего!
– А я догадываюсь у кого, – сказал вдруг Турецкий. – Я знаю, у кого украл он эти бумаги. Хотите назову вам имя?
– Да, вы угадали, все было именно так, – сказал Смашнов. – Но поверьте, что все это была чепуха, никто этим не занимался вплотную… И к тому же там не было и не могло быть никакого компромата ни на кого…
– У нас есть другие сведения. Я видел эти бумаги.
Смашнов на секунду замолчал.
– Какие бумаги? – чуть заикаясь, спросил он. – Этого не может быть!
– Поэтому я и пришел теперь к вам, Алексей Робертович. Дело в том, что у меня есть папка. Одна забавная папочка. И в ней документы…
Уходя, Турецкий обернулся. Смашнов с каким-то почти суеверным страхом смотрел ему вслед…
– Кап! – сказал Турецкий и по-мальчишечьи подмигнул редактору Смашнову.
Тот, естественно, ничего не понял. Да и не должен был понять. Для этого ему надо было прежде всего перестать бояться. Всего. Но, главным образом, крупных неприятностей от начальства и хозяев газеты.
Нет, совсем не дурак Остапенко, которому не нужна газета, с которой, по убеждению Смашнова, тот и не потянул бы. Еще как потянул! Раньше им нужны были деньги. Теперь уже – власть. А для этого – средства информации. Даже ежу понятно! Вот так: кап! Кап!… А капля за каплей, известно, камень точит…
В кабинете, куда к концу дня вернулся Турецкий, надрывался городской телефон. Ну да, конечно, все правильно, ведь, уходя, «важняк» на всякий случай отключил свой «мобильник» – обязательно станут звонить, надоедать вопросами и советами, выяснять, где ты и чем занят. А поездка в «Московский наблюдатель» должна была оказаться обязательно неожиданной. Что и было сделано.
Он снял трубку.
– Турецкий у аппарата, – мрачно провозгласил.
– Саня, ну черт бы тебя побрал! – закричал Грязнов. – Где ты шляешься целый день? Звоню, звоню… Зачем «мобилу» вырубил?
– Затем, чтоб ты потом спрашивал: «Зачем?» Какие дела?
– Да нет особых, точнее, не так чтоб очень… Просто хотел уточнить.
– Ну так и уточняй!
– В пятницу встретимся. Я уже практически всех обзвонил. Во второй половине дня. У меня дома, разумеется.
– А все – это кто?
– Да ты их знаешь… Ты лучше ответь, где был?
– Слава, ты мне что – начальник?
– Но ведь Костя же сказал…
– А мы с тобой, что же, постоянно его слушались, да? Или иногда все-таки поступали по-своему?
– Должен ли я твой ответ понимать так, что ты продолжаешь делать то, что тебе категорически запретил Меркулов? – строго спросил Грязнов.
– А должен ли я твой вопрос понимать так, что у меня появился не только зануда-шеф, но и стукач-приятель?
– Побойся Бога! Вы же вроде договорились?
– Вроде. Но не больше. А ты не лезь, куда тебя не зовут. У тебя что, своих проблем мало?
– Своих-то хватает… – Грязнов отчего-то закряхтел, будто старик. – Слушай, Санька, мне ведь известно, куда ты в последнее время зачастил. Если хочешь послушать мой совет, так скажу: плюнь ты на эту бабу. Саня, сгоришь синим пламенем! Если не веришь, могу кое-что показать. Плюнь, старик! Я тебя, только скажи, с такой дивой познакомлю! О, кстати, я ее, пожалуй, тоже приглашу к себе. Вот и познакомитесь. Голову даю на отсечение – твой стиль и, как говорится, твой размер! О-го-го-го! – Это он так образованно захохотал. Не то гусь, не то жеребец некормленый.
– Славка, – недовольно сказал Турецкий, – не лез бы ты, ей-богу, не в свое дело. И вообще, ты что, шпиона ко мне приставил? Известно ему, видите ли! Ни хрена тебе, друг дорогой, вообще не известно! И твое счастье… Ладно, я уже вижу, как ты рожу кривишь. Недоволен он! А от меня, между прочим, жена ушла! Хоть какая-то компенсация мне положена?