– Это мог бы сделать и я.
– Лучше сама. А вы не убежите отсюда без меня? Как подлый трус Леопольд?
– Вы меня заинтриговали.
– Я знаю. Этого и добивалась. Так я пошла? – Она ловко плюнула на недокуренную сигарету и кинула ее в поллитровую банку с водой, которая здесь, на балконе, заменяла пепельницу.
Стройная, полноватая фигурка. Но полнота эта делала ее не «усадистой», как сказал бы тот же Славка, применявший в отношении женщин какие-то слишком специфические термины, а вкусной, как по-своему выразился бы Турецкий. Крепенькие ножки, подобранная талия, короткая модная стрижка, словно шлем пловчихи. Симпатичный такой абрис, ну а все остальное ведь познается по мере более тесного знакомства, разве не так?
И платье на ней сидит красиво – нечто среднее между туникой и модными в тридцатых годах платьями наших мам. Все как бы скрыто, но в то же время ищущий взгляд легко различит то же самое в первозданном, что называется, виде.
И разговор возник сразу доверительно-легкий, в котором подмена одних понятий другими почти неощутима. Умная женщина…
Обратно она шла, как заметил Турецкий, слегка расталкивая слишком настырных кавалеров. Ее останавливали за локоть, пробовали положить руки на талию, но она очень ловко уворачивалась, всем улыбалась и вообще чувствовала себя в родной стихии. После чего мужики невольно переключали свое внимание на собственных дам. И мило, и кокетливо, и никому не обидно. На сгибе локтя у нее болталась красная сумочка – под цвет туфель на высоком каблуке, а в руке, прижимая к груди, она несла завернутую в салфетку бутылку.
Сделав пальчиками прощальный жест, она выскользнула на балкон. Заглянувший следом мужик, из Славкиной епархии, увидел Турецкого и немедленно изобразил полное понимание сути момента. Даже дверь за собой слегка притворил. Вон ведь как! Ох и народ!…
Илона прямо от груди, не отнимая руки, передала Турецкому бутылку и сказала:
– Еле нашла. «Три семерки» – лучше не бывает.
– Откуда здесь оказался портвейн? – удивился Турецкий. – Вроде любителей-то особых нет.
– Вы не понимаете, Саша, – стала объяснять Илона. – В самом конце мужикам уже никакой коньяк и никакое виски в горло не лезут. Им нашего, родного, подай! Чтоб лакирнуть напоследок, верно?
– Просто поражаюсь вашему знанию мужской психологии.
– Это все – пустяки!
– А что же тогда не пустяки?
– Я нарочно не взяла стаканы. Подумала, что насчет подворотни, как всегда, ничего не известно, а вот дернуть из горла в компании с вами я бы не отказалась. Ну так что? Бутылка, между прочим, открыта. Валяйте первым.
Турецкий не стал заставлять себя уговаривать. Можно было бы, конечно, сказать что-нибудь в том смысле, что лучше первой – вы, тогда, после вас, я почувствую и вкус вина, и вкус ваших губ. Но не хотелось пошлости. А дальнейшая болтовня явно тянула на нее. Поэтому он поднес горлышко ко рту, сделал приличный глоток, салфеткой промокнул горло бутылки и протянул Илоне. Та, ничуть не смущаясь, сделала то же самое. Но когда отпивала, подняла руку с бутылкой, и платье на ней натянулось, открыв ноги выше колен. Турецкий отметил, что Господь в данном случае постарался. Тут же заметил ее хитрый глаз, устремленный на него. He стал скромничать, показал ей большой палец. Она хмыкнула и едва не захлебнулась.
Он протянул ей салфетку, но она вытерла ею выступившие слезы. Или просто сделала вид, что промокнула.
– Брр! – фыркнула. – Какая гадость! Не понимаю, за что мы эту штуку любим? Поставьте ее, Саша, туда, в угол. – Она показала под балконную дверь. – Кто-нибудь найдет, будет просто счастлив… А может, мы еще к ней вернемся… О! – Она торжественно подняла указательный палец. – Началось!
Из комнаты прилетели страстные стоны не то танго, не то блюза. Турецкий не очень-то разбирался «в жанрах». Жена смеялась над его «антимузыкальным» дарованием. Но что поделаешь? Не дано. Вот ей дано, а ему – нет. И чего о ней вспомнил?…
– Вы обещали хотя бы немного, пока мы вместе, не грустить! Забыли? Так я напоминаю. Идемте танцевать. Только не отпускайте меня. Я никого не хочу.
– Кроме?
– В таких случаях обычно отвечают: созвонимся…
Она оказалась права. В ее объятиях, точнее, держа ее в своих, но осознавая, что на самом-то деле все как раз наоборот, Турецкий почувствовал себя уверенно и успокоился. Народу было еще много. Танцуя, все разговаривали, на ходу обменивались партнершами, кто-то попробовал предложить то же самое и Турецкому, но он отрицательно качал головой, и от него отставали.
Откуда– то налетел Грязнов -растрепанный, в расстегнутой на груди белой сорочке, с закатанными по локоть рукавами, отчего его конечности напоминали грабки мясника. Мощные, заросшие рыжим волосом. Он с ходу обнял и Александра, и Илону, даже немного зависнув на их плечах, хитрющими глазами посмотрел на одного, на вторую, гоготнул удовлетворенно и наконец спросил:
– А вы, ваще, ребяты, чего еще тут делаете? Ваше место где?
– Ну, Вячеслав Иванович, – укоризненно начала Илона, но тот ее перебил:
– Не кипишись, подруга! Я тебе лучшую часть самого себя отдаю! Цени! Кто другой – во! – Он сложил ну просто громадную дулю и потряс ею над головой. – Саня, – добавил вдруг совершенно трезво, – я ведь обещал сюрприз?
– Угощаешь, значит, – как-то само вырвалось у Турецкого, и он тут же пожалел о сказанном.
Славка словно осел, стал ниже, но крупнее, шире в плечах.
– Думать так о друзьях, Саня, последнее дело.
– Да знаю я, прости, старик. Чего-то, правда, настроение не то. Так и прет… дерьмо всякое.
– Дам совет, – тут же засиял Грязнов. – На, только тихо, ключи от «мерина», отгоните его в соседний двор и уйдите с глаз моих долой! Ну не могу я вас видеть таких скучных! Тоскливых, мать вашу!
– Не ори, – остановил Турецкий. – А ключи давай. Мы сходим туда. Портвешку выпьем. Да? – спросил он у Илоны.
Она со странной улыбкой посмотрела ему в глаза и кивнула.
– Только не сожгите там… – неуверенно добавил Грязнов. О чем он думал? Почему «не сожгите»? А, ну, наверное, решил, что раз сели в машину, то сразу начали курить, а окурки бросать на пол. Ну конечно, иначе ж и не бывает.
– Славка, – громче, чем, возможно, следовало бы, спросил вдруг Турецкий, и к ним стали оборачиваться. – А ты не боишься, что у тебя твоего коня уведут? Вот пока мы тут все гуляем, обмываем, а его возьмут и сведут со двора?
Грязнов со странным ревом ринулся на балкон и под общий хохот свесился с перил. Вгляделся, вернулся, вытирая лоб рукавом.
– Ты так больше не шути! – сказал шутливо-сердито. – И вообще, там такая сигнализация! Мертвого из гроба вытащит. Шуточки, понимаешь…