— Все?

Виктория прищурила синие глаза. Кивнула:

— Да, все.

— А Вермель?

Некоторое время она пристально смотрела на Турецкого, затем отвела взгляд и медлительным жестом затушила сигарету в пепельнице.

— Вы отправили Вермелю послание, — сказал Александр Борисович. — И он принял его всерьез. У этого человека нюх на опасность.

Виктория улыбнулась одними уголками губ и тихо сказала:

— Ничего. И на старуху бывает проруха.

— Оставьте его в покое. Со дня на день я получу ордер на ваш арест. Вам мало убийств?

Но и на эти слова Филиппова ответила усмешкой:

— Вам ничего не удастся доказать, Саша. Все свидетели отказались от своих показаний. У вас нет ни каких улик. Ни оружия, ни отпечатков. Ничего.

— Не трогайте Вермеля, — сухо повторил Турецкий. — Хватит крови.

Лицо Филипповой оцепенело, превратившись в холодную, презрительную маску.

— Он умрет, — небрежно сказал она. — Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Так должно быть. «Воздать должное за деяния их!» — так говорится в Библии. А теперь мне пора. Провожать меня не надо.

Она встала и взяла сумочку. Турецкий тоже поднялся.

— Значит, вы не собираетесь останавливаться? — прямо спросил он.

— Поживем — увидим, — буднично ответила Виктория Сергеевна. — До свиданья, Александр Борисович. Жаль, что вы не захотели меня поцеловать. Боюсь, другого шанса ни у вас, ни у меня уже не будет.

Повесив сумочку на плечо, она повернулась и направилась к выходу.

9

Зал, где проходило торжество, был прекрасен. Белые, величественные колонны, старинная мебель, начищенный до блеска мраморный пол, гобелены на стенах, расторопные официанты с серебряными подносами — все должно было наводить на мысли о девятнадцатом веке и имперской роскоши. Официальная часть собрания предпринимателей была закончена, и теперь гости плавно перетекали в банкетный зал. Собственно, никакого банкета не предполагалось. Ожидался легкий фуршет. Красная икра в хрустальных вазочках, черная — в серебряных, холодная осетрина, бутерброды, маслины и еще всякая всячина, дающая насыщение измученному прениями желудку рядового российского миллионера.

Мужчины в строгих костюмах и женщины в деловых прохаживались от стола к столу с бокалами в руках, беседуя на разные злободневные темы. Помимо предпринимателей а зале было замечено несколько эстрадных звезд (невесть как сюда попавших), а также пара светских львиц и пять или шесть политиков, из тех, что с завидным постоянством мелькают на экранах телевизоров. Одним словом, народу было много.

Эдмонт Васильевич Вермель стоял в углу зала в компании миллиардера Савицкого и своего старого приятеля журналиста Невзглядова, который по совместительству занимался разведением лошадей. Речь шла о политике и лошадях. Вернее — предприниматели говорили о политике, а-журналист, известный упрямым и скандальным характером, любой их довод или контрдовод сводил к умению держаться'в седле и преимуществам орловской породы рысаков над каракалпакской. Беседа текла легко и непринужденно. Даже когда речь коснулась суда над олигархом Боровским, бизнесмены не стерли улыбок с лиц.

— Бороться с произволом властей, конечно, нужно, но… — Вермель слегка нахмурил брови, обозначая тем самым важность темы. — Но в наше время это весьма и весьма чревато.

— Отчего же? — сказал журналист. — Власть не собирается воевать с промышленниками. Избавиться от Боровского было необходимо в силу ряда вполне объективных причин. Прежде всего из-за его неуемного стремления всеми правдами и неправдами пробраться в большую политику. Вернее, вернуться в нее, — поправился журналист. — Раз подержав в руках вожжи власти, уже не хочется выпускать их из рук никогда.

Мимо продефилировала известная эстрадная певица в сопровождении друга-бизнесмена. Мужчины проводили ее взглядами.

— Да, — задумчиво проговорил Савицкий, глядя на ее «тыл», — не оскудела земля русская талантами.

— Мне бы этот талант да на одну бы ночку! — усмехнулся Вермель.

— А что так мало? — насмешливо вскинул брови журналист.

— Возраст не тот. Я слышал, она в постели просто львица. Полтора года назад довела ресторатора Ракитского до смерти.

— Ракитскому перевалило за шестьдесят. Надо было сначала коронарное шунтирование сделать, а потом уже тащить к себе в постель эту фурию, — улыбнулся Савицкий. — Впрочем, я бы не отказался умереть в ее объятиях. А что, красивая смерть. По крайней мере, лучше, чем от пули.

— Как минимум — приятнее, — весело поддакнул ему журналист.

Вермель засмеялся:

— Ага! Смерть со спущенными штанами! То-то ваш брат журналист поглумится! Когда Ракитский гтомер, они еще полгода на его могиле как обезьяны прыгали!

— Эдмонт Васильевич, торжественно клянусь, если вы умрете в объятиях красавицы, я на вашей могиле прыгать не буду. Я о вас книгу напишу! И назову ее… м-м… «Смерть великого самца».

Мужчины засмеялись. Вермель отхлебнул шампанского и с улыбкой сказал:

— Кстати, вот вы смеетесь, а мне в молодости одна цыганка нагадала умереть от рук женщины.

— Так ведь это «от рук», — насмешливо сказал Савицкому журналист. — А мы говорили совсем про другие части тела.

— Руки я бы тоже не исключал, — заметил Савицкий. — Некоторые дамочки та-акое ими вытворяют! — Он сладко прикрыл глаза и покачал головой.

— Кстати о других частях тела, — прищурил серые глаза журналист. — А что это за дамочка стоит вон у той колонны?

— Где? — Вермель поискал глазами. — О! Да она красавица!

— Где-то я ее уже видел, — проговорил журналист. — Но вот где?.. Хоть убей — не помню.

— Господа, кажется, у меня появилось срочное дело, — с масляной улыбкой проговорил Вермель и подмигнул своим собеседникам. — И сдается мне, что сегодня ночью я не буду один.

— Ну это вряд ли, — усомнился Савицкий. — Слишком уж она хороша, чтобы прыгать из койки в койку.

— Пари?

— Давай. Ставлю ящик коньяка.

— Отвечаю двумя! Сегодня же вечером она будет в моей постели.

Вермель окликнул официанта, взял с подноса два бокала с шампанским и двинулся к одинокой красавице:

— Милая девушка, позвольте вас угостить!

Незнакомка взглянула на него без всякого удивления, словно давно уже привыкла к подобным знакам внимания и воспринимала их как должное.

— Благодарю! — спокойно сказала она, принимая бокал.

Эдмонт Васильевич улыбнулся:

— Мы знакомы?

Девушка посмотрела на него чуть внимательней, чем прежде.