Но молодой Володя был горяч, как и сам Александр Борисович лет пятнадцать назад. И он дипломатических выражений не подбирал, а резал правду-матку прямо в глаза. Сочинцы не знали куда деваться от стыда и мечтали провалиться в тартарары. А когда он поручил еще раз произвести поиск свидетелей, которые могли бы прояснить, что же происходило на пляже в районе полуночи, проштрафившиеся в очередной раз Борис Геннадьевич с Владимиром Сергеевичем так бросились рыть землю, что за ними не угнался бы и экскаватор…
…Между тем сам обвиняемый на вопрос следователя, куда делся стилет, прореагировал индифферентно. Знать ничего не знаю. Резал этого гада своим ножом. Если его труп поганый потом еще кто-то чем-то тыкал, это дело не мое. Ищите, если вам интересно. Я же свою вину признал. И баста.
С такой позицией спорить всегда трудно. Доказать невиновность того, кто готов сесть за решетку по собственному желанию, зачастую куда сложней, чем изобличить настоящего преступника. Но тот, кто ищет, всегда непременно находит, как нам известно из фильмов нашего детства. И воодушевленные накачкой Поремского, сочинские сыщики отыскали-таки нужного свидетеля.
Андрей Ильич Горохов, скуластый низкорослый и узкоглазый золотоискатель из далекой Якутии, вот уже почти месяц пропивающий свои кровные в этом благословенном курортном краю, даже в прокуратуру по повестке явился слегка подшофе, возможно, просто не успев оправиться от вчерашнего. Он оказался добродушным и словоохотливым малым и тут же начал изливать то, что накопилось на душе.
— Товарищи милиционеры, послушайте, мне, как северянину с далекого Оймяконского района, с золотой Индигирки, с бывшего ГУЛАГа, обидно сейчас. Особенно за то, что рушатся золотые прииски, поселки, не ремонтируются дороги Колымской трассы, которую строили и бывшие заключенные, ваши подопечные в том числе. И золотые прииски на Индигирке, по Магадану. Вы меня понимаете?
— Конечно, Андрей Ильич. Нам вместе с вами обидно за пропадающий труд наших подопечных. Скажите, пожалуйста, вы давно отдыхаете в Сочи?
— Нет, вы не понимаете! Вот именно, что отдыхаю. Намыл золотишка и отдыхаю. А там что теперь творится? — Он вскочил со стула и, сощурив и без того узкие глаза, попытался доверительно обнять Дерковского. — Поселки закрываются, людей просто гонят с Севера на «материк», все пропадает, приходит в негодность. Рудник Сарылах по добыче сурьмы строили и заключенные, и те, кто был на воле. Вместе. Плечом к плечу. Этот рудник единственный в бывшем СССР, а сейчас в России. Из тысячи двухсот человек осталось там всего триста, но он еще жив. Нет Аляскитового, где работали заключенные, остались только могилы на том прииске. Я не хочу, чтобы это случилось и с Сарылахом!
Борис Геннадьевич силой усадил любителя Севера.
— Не случится, Андрей Ильич, ничего с Саралы… Сарылахом не случится, если вы нам поможете. Вы хорошо меня слышите? Я могу задавать вопросы?
— Дайте воды. — Якут в два глотка выхлебал воду из протянутого стакана. Вернул, чтобы налили еще. Выпил опять. И успокоился. — Уффф… Железно. Задавайте.
— Вы давно в Сочи?
— Не знаю. Сегодня что? Двадцать первое?
— Двадцать четвертое сентября.
— Ага. Завтра будет ровно месяц. И мне останется отдыхать всего лишь только две недели.
— То есть вы приехали отдыхать двадцать пятого августа?
— Да. У меня и билет есть. В номере с паспортом лежит. Можете проверить. Я порядок люблю. А у нас на Севере сейчас…
— Поверьте, у нас, на юге, тоже бардака хватает, — довольно невежливо перебил его следователь, начиная раздражаться. — Вот отдыхающие, например, гуляют по ночам, на пляжи ходят, песни орут, спать мешают. Многие жалуются. А вам не мешают? Вы где остановились?
— Вот! Мешают, именно что мешают. Еще как! Спать мешают. И жить спокойно мешают… Сначала в «Черноморье» я поселился. Но там, железно, много по ночам кричали. Я в «Факел» на Войкова съехал. Там также орут. Безобразие! У нас в улусе вообще никто никогда не орет. Пусть попробовали бы.
— А кто кричал по ночам в первом отеле? И когда?
— Да только приехал я. Дня три прошло. Вечером взял фляжечку коньяку и к морю пошел…
Выяснилось, что Андрей Горохов, естественно, приукрашивал. Никаких особенно душераздирающих воплей под окнами своего номера он не слышал. Да и никто не слышал — это подтверждалось и отсутствием аналогичных заявлений от других отдыхающих. И никто спать отдыхающему своим громким исполнением серенад и бренчанием на гитаре у отеля не мешал. Но уж больно ему не понравилось увиденное на берегу буквально на третий вечер после приезда.
Он тогда по велению души затарился в городской лавке пузатой флягой с коньяком и искал, с кем разделить свою радость. И хотел было уже шагнуть из-за прибрежных кустов на морской песок к двум полураздетым мужикам, лежавшим рядом друг с другом неподалеку от кромки воды, чтобы по доброй северной традиции поделить содержимое фляги на троих в честь приятного знакомства. Но из темноты вдруг материализовались три зловещие фигуры и направились к несостоявшимся собутыльникам Горохова. Те поднялись — и начался разговор на повышенных тонах, становившийся все горячей. Слов было не разобрать, да и разглядеть в лунном свете происходящее было довольно проблематично. Но выглядело действо настолько зловеще, что золотоискатель предпочел сделать осторожный шаг назад и раствориться в темноте за спасительным кустарником.
Какое-то время он оставался на месте, не рискуя ломиться сквозь кусты, чтобы не привлечь внимание. Стоял и слушал доносящиеся громкие возгласы и шум свары. Потом он тихонько стал отступать все дальше и дальше. А через некоторое время все стихло. Да он-то уже довольно далеко был — у самой двери отеля. А утром торопливо съехал. И вот уже месяц непременно всякий день пьет что-нибудь, успокаивает нервы. Спокойнее отдыхается как-то. Под градусом-то. Вот.
— Никуда не заявляли?
— А о чем? — резонно поинтересовался мудрый золотоискатель. — Я же ничего не видел. А о том, что все-таки заметил, меня и не спрашивал никто. Конечно, если бы такое где-нибудь на Колыме…
Дерковский только головой качал, проклиная собственную тупость: неужели трудно было раньше проверить список выбывших из пансионата постояльцев? Ведь сомневался же, что парнишка в одиночку с журналистом справился…
— Узнать кого-нибудь можете?
— Не знаю. Просто так — в голове — не очень-то их представляю. А если увидел бы… то тоже не знаю…
— А вот этого случайно там не было? — И Дерковский положил на стол перед Гороховым фотографию Саркисяна.
— Не знаю. Хотя, знаете… похож на одного из первых двух… Их-то я лучше разглядел. Знаете, да, железно, очень похож.
…Под давлением предъявленных ему улик, после очной ставки с Гороховым, который опознал в нем мужчину с морского берега, Ашот Саркисян заговорил. Сначала он признался в том, что очень боится людей, которых скрывал от следствия. Они пригрозили ему смертью, если он развяжет язык. И в камере к нему уже подходили другие заключенные, показывали разные острые предметы, умело укрываемые от шмонов, и предупреждали о расправе в случае признания. Вот и молчал раньше. Очень страшно было. Но раз уж вы и так все знаете…