— Мужики, а Петра Степановича я могу здесь увидеть?
— Ну, я, — со ступеньки поднялся молодой мужчина с перебинтованной головой. — А вы кто будете?
— Мне бы с вами перемолвиться, — не отвечая на вопрос, сказал Турецкий. — Где вам удобнее?
— А о чем говорить-то? — упрямился Щетинкин.
— Как говорится, за жизнь, Петр Степанович. Меня можете звать Александр Борисович.
— Так, с вами ясно, — усмехнулся тот. — Прокуратура опять, что ль? Так я уже отвечал. Записывали. Чего непонятного-то? Вот комиссия разберется, точки расставит. Тогда можно и поговорить… Отчего же?
— Полагаете, так будет лучше? А меня вот позвали туда, — Турецкий кивнул на потолок, — и говорят: представляешь, на Мазаева бочку катят! Надо бы разобраться. Может, он в самом деле виноват? Лопухнулся там…
— Это кто, Леха лопухнулся?! — Щетинкин вдруг попер на Турецкого танком, иначе и не скажешь. — Да вы чего там все, ох…?! — И такое выдал, что остальные мужики вмиг затихли.
— Так, а я затем и прибыл, чтоб понять. А вы мне чего рисуете?
— Ну, пошли, вот сейчас я вам и нарисую! — решительно заявил летчик и первым отправился наверх.
Они уселись в небольшом холле, возле кабинета главврача, под огромной и пыльной пальмой.
— У меня к вам просьба, Петр Степанович… — начал Турецкий, но Щетинкин перебил:
— Давайте лучше сразу на «ты» и без отчества, по-простому, по-нашему. Тебя Сашей можно? Поскольку мужик ты, вижу, не старый и физия у тебя вполне нормальная.
— Можно, — рассмеялся Турецкий. — А что, тот, с кем ты уже разговаривал, у него ненормальная?
— Да не то чтобы… Но на откровенность не вызывает. Ну вот, а я, значит, Петя. Так меня и Леха звал… — Он опустил голову.
— Я хотел вот что спросить, Петя… Я ведь тоже следователь, а протокол сейчас писать — это сплошная морока. Можно я маленький магнитофон включу? Мы запишем наш разговор, я его потом расшифрую, ты почитаешь, поправишь, что надо, и подпишешь. И на том покончим, да?
— Валяй, делай, как лучше. И как скорей. Не думал я, что так случится… А вообще-то тебе бы лучше Донченко расспросить, Василия Петровича. Он у нас главный по испытаниям.
— Я читал его показания. Мало, Петя, чтобы понять, что у вас там с Алексеем случилось. И почему он не покинул машину. Хотя, в общем, вроде бы…
— Вот то-то и оно, что у всех сразу это «вроде бы»! Ладно, давай включай свою машинку. Буду по порядку…
…Рассказ оказался неожиданно эмоциональным. Но здесь приходилось делать скидку на особое состояние рассказчика, который пару раз даже прервался, сходил к медсестре и взял у нее таблетки от головной боли. Понятное дело — напряжение. Удар о сосну оказался слишком сильным, да еще и повисеть пришлось, пока потерявшего сознание парашютиста не сняли с высокой кроны подоспевшие вертолетчики. И отправили в больницу. Так что он не видел места катастрофы. Но что самолет разбился и Алексей, скорее всего, погиб, это понял, когда увидел взрыв от ударившейся о землю машины. В подобных случаях живым остаться практически невозможно… Ну а тут и его самого шарахнуло через какое-то мгновение.
Вот говорят иногда о предчувствиях… Имелись, конечно, чего теперь греха таить… Нет, ну не так, как если бы черная кошка перебежала там либо еще что-нибудь непотребное. Но все-таки было, в глубине души. Потому и Алексей, возможно, хмурился в последние дни. А ведь у него на лице прочесть, о чем он думает, практически невозможно… Ровный, выдержанный. Говорил обычно мало. Хладнокровный, уверенный мужик. Опыт громадный! Если по правде, а потом, какая теперь может быть зависть, то был он из последних… из тех великих, которых уже природа и не делает… А почему не делает? Да потому, что не нужны они больше никому! Потому, что разве ж это вокруг авиация?! Если бортам давно место на свалке, а их латают и продолжают… эксплуатировать… Последнее слово Петр произнес с невыразимым презрением к тем, видимо, кому еще недавно великая российская авиация нынче до фонаря… А когда уже и пассажиры им по фигу, несли бы «бабки», зачем еще думать о летчиках?.. Вот уйдут старики в один прекрасный день, и самолеты останутся на земле. Все! Баста! Некому будет летать…
Ну а кто ж полетит, будучи уверенным, что в небе пересечется с «косой»? Так это, если еще рассуждать об извозчиках. Был давно такой фильм, с артистом Жаровым. Вот и кино такое уже не делают! Все больше про бандитов… А теперь надо понять, что каждый испытательный полет — это не просто тебе слетать и вернуться! Это каждый раз тяжелый экзамен для машины и твое, кстати, собственное, личное испытание. И духа, и воли, и чего хочешь. Абсолютную-то безопасность ни одна служба не гарантирует. Тут все от тебя самого зависит. Но ведь хоть в чем-то пилот все-таки должен быть твердо уверен? Иначе как же?..
Взять прежних асов-испытателей, которые десятки раз машины, ну, к примеру, в смертельный штопор загоняли. Ведь, кажется, все, хана! Бросай и прыгай! А вот и нет! Почему? А потому, что я в тебе уверен, ты — в нем, он — дальше, и так по цепочке. Ошибка или чья-то недоработка по любой, пусть даже иногда и объективной, причине немедленно ставит под угрозу прежде всего твою жизнь. В прямом смысле. И выходит, что жизнь испытателя, который в конечном счете остается один на один с машиной, зависит от совокупности этих персональных «уверенностей». Это хоть понятно?
Опять же испытатель… Какой бы у него ни был характер, даже самый зловредный, гадский, хотя такого по определению, как говорится, не может быть, но пусть… он никогда не станет ругать машину, которую доводит до ума. Это — святое. Нельзя ругать то, от чего полностью зависит твоя жизнь. С машиной надо дружить, ее необходимо ощущать как продолжение собственных рук, чувствовать на подсознательном уровне. И вот когда такое взаимопонимание достигается, значит, наступает полный порядок…
И еще одна немаловажная деталь. Любое сертификационное испытание, которому подвергается опытная машина, является ответственным. Нету, к примеру, разницы, чтоб одно было особо важным, а другое — так себе, вроде как для проформы. Просто имеются разные категории сложности. Ну, к высшей категории относят сваливание в штопор, проверку на прочность…
К «Дымке», сертификационные испытания которой проводили Мазаев со Щетинкиным, военные летчики-испытатели высшей квалификации, оба отнеслись как к нормальной работе. На то и самолет, чтоб на нем летать. Не истребитель, конечно, пятого поколения, с которым Мазаеву уже приходилось «находить общий язык». Там — да, там — мечта машинка! А этот самолетик — так, ничего особо нового, разве что больше неудобств для пилотов. Но это все — внутренние проблемы, с которыми, правда, приходилось считаться в обязательном порядке. Ты им говоришь, что надо бы сделать так, а не этак, а им от твоего совета одна сплошная головная боль. Потому как у них на фирме, оказывается, финансы давно «поют романсы». И спонсоры не шибко торопятся. И своя собственная, а значит, уже только поэтому наиболее верная, точка зрения превалирует — по поводу экономии того, сего, третьего… Абсолютное недопонимание — вот что! Опасная штука! Это когда заслуженному испытателю заявляют что-нибудь вроде того, что ты, мол, привык истребители гонять, значит, к высоким скоростям привык, а у них машинка смирная, гражданская, они никуда не торопятся и того же другим желают. И твои претензии к разработчикам, конструкторам им представляются сильно завышенными. Вот и думай о результате, как хочешь. Нет, ты можешь плюнуть и повернуться спиной. Но тогда, извини, какой же ты испытатель?! Как товарищам в глаза завтра посмотришь? Вот и идешь на риск, изо всех сил стараясь его хоть как-то уменьшить.