— Ах ты! А говорил, что ничего не знаешь?! Врешь мне все? Не стыдно? Я, понимаешь, как…
— Спокойно, дорогая. Разве я сказал, что ничего не знаю? Это ты говорила, что расскажешь… если я ничего не знаю. А я и в самом деле даже и не догадывался, о чем ты собиралась рассказать. Просто интересно было. Мне всегда очень интересно тебя слушать.
— Ну хорошо, а откуда знаешь-то?
— Позвонили. Сказали. Но я, ей-богу, к этому никакого отношения не имею. Мне, естественно, коллеги позванивают иногда, но сам я никого ни о чем не расспрашиваю. Охоты нет, Верочка. Скверная история, противная. Вполне может отбить всякое уважение к людям. А я, во-первых, не имею права позволить себе этого, поскольку допрашиваю не только мерзацев, убийц там всяких, а во-вторых, хочешь не хочешь, но я этим козлам обещал не вмешиваться и не направлять следствие, а свое слово я всегда стараюсь держать. Даже при общении с подонками. И, если они слушают сейчас наш телефонный разговор, пусть это знают.
— Думаешь, слушают?
— Не уверен. Но им ведь тоже наверняка хочется знать, чего в дальнейшем бояться. Только я им больше не советчик… А как себя сейчас чувствует Игорь? Как полагаешь, мне не надо ему позвонить?
— Выразить сочувствие? Дождаться наконец скупой банкирской благодарности? Или позлорадствовать? Цель-то какая?
— Ну ты умница! Вмиг отбила всякую охоту… Сочувствие свое я ему уже высказал. Во всяком случае, он в тот момент был искренним, я знаю, и это хорошо. Злорадствовать? Нет, не в моем характере. Говорят, во всяком споре один — дурак, другой — подлец. Дурак — это тот, кто спорит, не зная, что он неправ. А подлец — тот, кто прекрасно это знает и потому, собственно, и спорит. Ради довольно подленького выигрыша, в котором уверен заранее… А вот по поводу твоего «третьего», тут стоит поразмыслить.
— Ты про оплату, что ли? — хмыкнула Вера.
— Про нее самую…
— Ну так какие вопросы? Ты свое дело сделал в принципе. И не твоя вина в том, что эти подонки загубили попутно чью-то еще жизнь.
— В том-то и беда… Вот видишь, и ты легко рассуждаешь, «попутно», мол. Ну да, чужая — не моя. А когда сталкиваются интересы крупных сил, что может собой, в сущности, представлять какая-то мелочь? Потому и говорим себе в оправдание, что победителей не судят! Игорь тоже как-то повторил эту фразу. Эх, Вера, еще как судят! Точнее, надо бы судить… Этак все «победители» на твоем горбу, извини, в рай и въедут.
— Я ведь и обидеться могу!
— Здрасте, с какой это стати?
— А где ты у меня видел горб?
— Извини, погорячился. Так насчет оплаты. Можно без всякого преувеличения теперь сказать, что Игорь меня уже хорошо отблагодарил. С его помощью я едва не потерял веру в человеческую порядочность вообще. Возможно, звучит излишне громко, но, видит Бог, душевного надрыва я в себе не ощущаю. И цену «человечеству», о котором мы тоже однажды с ним рассуждали, тоже, пожалуй, знаю. Его, Игоря Залесского, цену человечеству. Неприглядное это дело, девушка…
Воцарилась пауза. Но нельзя ж было на такой ноте заканчивать разговор.
— Так когда соревноваться-то собираешься? Назови конкретное число. Цветы у вас там подносить положено?
— Не спеши, а вдруг я…
— Как не стыдно! Слушай, а можно я Ирку вытащу? А то, понимаешь, у нее, кажется, сложилось такое мнение, будто ты ничем не отличаешься от той сволочной компании.
— Очень здравая мысль! — захохотала «девушка». — Давайте дружить домами!
— Если ты имеешь в виду Васильевскую улицу, то я бы с удовольствием. Но есть одно серьезное возражение. Ирка отличный психолог и еще, к сожалению, неплохо меня знает. Поэтому просечет. Давай ограничимся приятным застольем, да хоть в том же кабачке Дома кино. Правда, я там давно не был и не уверен, что вспомнят.
— Напомним. Позвоню накануне. А ты передай привет своей «психологине» и не забывай, что отнимать тебя у нее я не собираюсь… Так что вполне можем… дружить.
Турецкий положил трубку, посмотрел в окно на стайку медленно текущих облаков и подумал, что на свете, кроме обилия неприятностей, всякого сволочизма и действительно большого горя, есть немало очень приятных вещей, которым совсем нетрудно придумать хорошее и теплое название. Дружба, например…
Кончился август…
Беспощадную летнюю жару и сизые, дымные туманы, задавившие Москву и ее окрестности, начали понемногу разгонять редкие пока еще дождички, но и они уже обещали смягчить и понемногу очистить атмосферу, дать людям возможность дышать, наконец, не сладковатой, тяжелой гарью, а первой осенней прохладой.
Начались занятия в школах. Ирина с ходу окунулась в заботы своего музыкального училища, где не успели, естественно, завершить ремонт, а потому занятия проходили в разных концах Москвы. Нинка, вернувшаяся с отдыха, подросшая и загорелая, становилась капризной девицей десяти лет от роду, стремительно приближаясь к опасному переходному возрасту.
У Александра Борисовича обнаружились новые дела, которым он и отдавал теперь все свое внимание. Вспоминать о чем-то и сомневаться в правильности тех или иных своих действий не было ни времени, ни, что вернее, желания.
Однако, как поется в известной песне, «ничто на земле не проходит бесследно…». Позвонил Платон Петрович и сообщил, что их общее дело успешно завершилось. Установлены причины аварии самолета, вызванные конструкторскими недоработками, а вопросов к пилотам, летчикам-испытателям, так и не возникло. Еще он сказал, что начальник летно-испытательной службы Василий Петрович Донченко, который больше всех и «болел» за несправедливо оскорбленную память Алексея Мазаева, ходивший едва ли не на самый верх своего, разумеется, ведомства и без устали качавший права, недавно обрадовал Платонова. Вот ведь человек! Он, оказывается, и до Администрации каким-то образом достучался! И там его уверили, что наградной отдел рассмотрел ходатайство летчиков-испытателей, а сам Президент накануне своего ухода в кратковременный отпуск подписал Указ о присвоении Мазаеву звания Героя России. И Звезда Героя будет вручена вдове погибшего в Кремле, в торжественной обстановке, как это обычно происходит, скорее всего, в середине октября. Вот еще бы пенсию положили вдове и детям побыстрее, но тут уж наша неповоротливая система работает. Донченко снова подключил к этому вопросу все свои связи и возможности.
Но суть-то не в этом. В ближайшую субботу, четырнадцатого числа, Алексей Георгиевич Мазаев, будь он живой, праздновал бы свое сорокапятилетие. И в этот день в его квартире соберутся друзья и товарищи покойного. Сам Платонов уже бывал там, по долгу службы, разумеется. А тут Василий Петрович, который, собственно, взял на себя организацию дня памяти, убедительно просил приехать, посидеть со всеми, помянуть друга. Зная, какую роль во всем этом деле сыграл и Турецкий, он просил Платонова уговорить Александра Борисовича тоже подъехать, хотя бы ненадолго. У них ведь и в КБ, и кругом всем хорошо известно, какое влияние на самого Президента оказала его подпись под заключением, написанным им же самим!