— Ну стоя разговаривать не совсем удобно, тем более что разговор, боюсь, может оказаться не коротким. И, я бы сказал, не формальным, а таким, от которого будет многое зависеть, в том числе и в вашей собственной биографии.
Тут Александр Борисович позволил себе приветливо улыбнуться, чтобы у медсестры, напрягшейся при его появлении — это же было видно и невооруженным глазом, — немного отлегло от сердца.
— Так я присяду?
— Да-да, конечно, — заторопилась она. Даже встала сама, как бы невольно продемонстрировав непонятному гостю всю свою привлекательную, сексуальную стать, туго затянутую в ослепительно белый, выглаженный халат со множеством карманчиков, над одним из которых затейливо вилась вышивка «Оля».
И Турецкий не счел возможным упускать такой приятный случай заставить напрягшуюся женщину тоже улыбнуться, сказав:
— О-ля… красиво вышито. А звучит как завлекательно! — Он едва не закатил глаза, а она ни с того ни с сего вдруг покраснела от такого пустячного комплимента.
«Кажется, контакт налаживается», — подумал Турецкий и жестом показал, что она тоже может сесть.
— Садитесь, садитесь, не стесняйтесь, все, что в вас есть внешне весьма привлекательного, вы мне уже показали. Поговорим о том, зачем я сейчас явился к вам, никем не позван, как говорил мой приятель, и, в сущности, не нужен. Секретаршей вашего директора в данный момент занимается мой помощник, поэтому нас ничто не будет отвлекать, вы согласны, Оля? Ольга Ивановна, извините! Виновата ваша вышивка. — Он значительно показал взглядом на кармашек, расположенный на высокой и тугой ее груди.
— А что мне еще остается в такой ситуации? Но, может быть, вам удобнее было бы побеседовать с другими врачами, более опытными и знающими? Я всего лишь старшая медсестра, вот если бы вам прописали уколы, тогда, — она тоже многозначительно посмотрела на него и даже подмигнула, — на меня еще никто не жаловался, говорят, у меня рука легкая… — Она показала свою руку, обнаженную по локоть.
«Хорошая рука, — отметил Турецкий. — Наверняка, этот поганец Баранов получал большое удовольствие, когда эти руки его обнимали»… Он даже позавидовал на минуту, но одернул себя: дело, прежде всего дело!
— Видите ли, Ольга Ивановна…
— Вы, — подчеркнула она, — можете звать меня Олей, я вам с удовольствием разрешаю, Александр Борисович.
«Смотри-ка, даже как зовут меня, запомнила!»
— Хорошо, Оля. Уже в первой вашей фразе, обращенной ко мне, вы сделали минимум две логические ошибки. Сказать какие?
— Интересно, — без всякого интереса ответила она и немного помрачнела.
— Вы сказали, что доктора Баранова нет на месте и, когда он появится, никто не знает. Но дело в том, что об отсутствии Баранова на рабочем месте всем уже известно несколько дней. А вот когда он появится, известно именно вам — по той простой причине, что прячете его вы, Оля.
Она набрала полную грудь воздуха и… молча выдохнула.
— Вот послушайте, я вам расскажу, откуда мне это известно. Итак, ваш любимый доктор… нет, скажу иначе, доктор, к которому вы неравнодушны в силу… ну, впрочем, тоже не важно, в силу чего. Предположим, что вы любите то же самое, что и он, а все остальные вас не понимают. Все, включая мужа. Отсюда и несколько странные, но не обременительные и даже приятные отношения, длившиеся до последнего времени. Пока не грянул гром. А вот гром таки грянул. А Баранов не посмел сказать вам об этом, возможно не желая втягивать вас в порочный круг своих интересов. Ну не стал, и на том, как говорится, спасибо…
— Вы рассказываете какие-то странные вещи, которые я должна слушать. Вы уверены в этом?
— Ага, — кивнул Турецкий, — вы просто обязаны, Оля, для своей же собственной пользы. Да что там польза! Для того чтобы остаться нормальным человеком, которого… которую любят друзья и подруги, у которой какая-никакая, но семья. Вы ведь не циничная в своей простоте Варвара. Слушайте дальше. Короче говоря, когда Баранов почуял, что с фальшивой дымовой завесой у него ничего не получилось, когда его, более того, прижали к ногтю и старые его подельники, и новые, с которыми он меньше всего хотел бы иметь дело, он решил на время спрятаться. Залечь на дно и никому о себе не говорить. И в этом он очень рассчитывал на вашу верность и вашу помощь. И не ошибся. Вы помогли, спрятали его, я даже знаю где, готов это немедленно сказать. Но если я об этом уже скажу, то есть произнесу вслух, мы обязаны будем применить к вам статью закона, по которой вы, помогая преступнику уйти от наказания, сами попадаете под действие статьи закона. А вот если вы мне сами сейчас назовете это место, можно будет считать такую вашу помощь осознанием собственной вины. И мера может вполне оказаться условной.
— Я должна подумать? — спросила она, и было заметно, что упрямство в ней сейчас сильнее всех остальных чувств.
— Я предлагаю еще более щадящий вашу совесть вариант. Дайте мне листок бумаги и карандаш. Я напишу адрес, по которому скрывается ваш доктор, а вы только посмотрите и решите, что вам делать. Потому что прямо от вас, и вместе с вами, мы отправимся за ним. Оперативная группа ждет внизу. А некоторые сотрудники уже второй день стерегут его, чтобы не сбежал раньше времени. Писать?
— Пишите! — с каким-то отчаянием махнула она рукой.
Турецкий написал: «Пожарский переулок, квартира Аси и Борика». Затем перевернул листок к ней и спросил:
— Писать дальше или достаточно?
— Достаточно, — выдохнула она. Но тут же снова напряглась, как героиня-партизанка перед гадким фашистом из гестапо. — А почему я должна вам верить, что от меня отвернутся?
«Это хорошо, что она спросила о себе, а не о Вячеславе Сергеевиче, значит, там не так уж все и серьезно».
— Ну сами поставьте себя на их место, Оля, вы же умная женщина! Является Генеральная прокуратура — это не представитель ЖЭКа какой-нибудь — и предъявляет им обвинение в том, что они прячут у себя преступника! Как они после этого должны посмотреть вам в глаза?.. Ну хорошо, скажем, их нет сейчас в Москве, они под Краснодаром. Но ведь и к готовящейся к родам Асе придут и там — с тем же обвинением. И картина окажется той же самой, с той лишь разницей, что вы прятали преступника в их квартире втайне от них! Еще хуже! А что скажет ваша Леся, которая, возможно, помогает вам советами, когда и ее привлекут как соучастницу? Да вы же все немедленно перессоритесь! А из-за чего? Вернее, из-за кого? Из-за человека, который ради своих шкурных, корыстных, дьявольских интересов пошел на подлое убийство прекрасной женщины Татьяны Васильевны Артемовой? Пожилого врача, коллеги. Да какой же он мужик-то после этого? Он преступник, совершивший по нашим твердым предположениям также недавно еще одно убийство, но уже своими руками. И тому имеются свидетельства.
— Да этого не может быть! — возбужденно воскликнула Ольга Ивановна. — Зачем вы на него наговариваете?!
— Это не наговор, а, к сожалению, факты. А они говорят о том, что доктор Баранов, призванный лечить людей от их мерзких пристрастий, сам вколол своему приятелю большую дозу наркотика, после чего тот, будучи на машине и потеряв всякую ориентацию — вам должно быть известно это, — врезался в парапет набережной, разбился и утонул. Вот таким бесчеловечным способом Баранов избавился от того, кто дважды организовывал по его указанию и за его же деньги акции с бомбами. Во время первой, как вы знаете, погибла доктор Артемова, а от второго покушения он якобы сумел избавиться сам, обнаружив заряд у себя под дверью. Такой вот хитрец! Но мы арестовали самого взрывника, и тот все нам чистосердечно выложил, рассчитывая на снисхождение в суде… А вы, я вижу, Оля, даже и не догадывались о том, какую двойную игру ведет ваш любимый доктор? Что ж, я уверен, это будет принято во внимание в судебной инстанции. Ничего более определенного обещать вам не могу. Так что скажете?