— Наш бардак всепоглощающ, он не просто тотальный, он вселенский, он парализует всякую мысль, любое устремление и начинание. Он сильней разума, как тараканы сильней дихлофоса. К нему нельзя привыкнуть окончательно, рано или поздно человек взрывается, а кое-кто хочет взорвать побольше народу одновременно и тешит себя иллюзией, что сможет организовать направленный взрыв. — Она отправила апельсин в рот.
Фроловский неожиданно поддержал разговор:
— Сколько бы ни говорили все вокруг про бардак, у нас есть шанс. По крайней мере, большинство политиков не считают естественным убивать своих оппонентов и применять к ним меры физического воздействия. Если успеем привить такие же нормы в бизнесе — бардак сойдет на нет. Не успеем — всем конец, спасайся кто может.
Потом перекинулись на российско-германские отношения с их перипетиями за последние сто лет. Турецкий с изумлением смотрел то на жену, то на Фроловского. О чем они говорят?! Он в очередной раз представил шурина с мокрыми штанами и не смог удержать усмешку. Большой Человек с мокрыми штанами.
Вера пристально и с интересом посмотрела на Турецкого.
Бабушка Элеонора затянулась «Лаки страйк», делая вид, что внимает беседе. Внезапно ее посетило озарение, она загасила едва прикуренную сигарету, хлопнула ладонью по столу и провозгласила:
— Гимн! Требую гимн! Ира, к роялю!
— Какой гимн? — не поняла Турецкая.
— Еще спрашиваешь! «Боже, царя храни»!
Возражать было бесполезно. Кроме бабушки, слов никто не помнил, мужчины петь не умели, но все дружно подтягивали.
— Ваши коммунисты — импотенты, — заявила Элеонора Львовна, прикуривая снова, — я не одну тысячу пьянок посетила, будьте уверены, и гимн Советского Союза не пели ни разу. Никогда! — Тут ее посетила новая идея. — Пойдемте, я покажу, что подарила себе на день рождения.
Все послушно поднялись.
— Прошу прощения, только родственники.
Турецкий остался вдвоем с Качаловой. Они отправились в сад покурить.
Курила Качалова чувственно, словно смотрела эротический сон, а он напрягал извилины, пытаясь вспомнить все, что знал о своей родственнице. Знал немного. Она училась в Париже модельному бизнесу, кто и как ее туда снарядил — загадка природы, там же познакомилась с Фроловским лет семь назад. Он тоже выезжал «…в Париж по делу. Срочно…», вот и познакомились.
— Вам удаются дипломатические приемы, — Турецкий прервал ее сладостное уединение с сигаретой, — это природный дар или результат упорных тренировок?
— Вы слишком грубо мне льстите, Александр. Что до дипломатических приемов, они удаются, когда в них есть какая-то изюминка. Например, если Президент сядет в торт — прием войдет в историю.
— Да. Любители лизать задницу получат законный повод отличиться. К сожалению, его здесь нет. — Турецкий понял, что фраза вышла довольно двусмысленной, но Вера беззаботно расхохоталась, запрокинув голову, даже слезы выступили.
— Представляю, как он пел бы «Боже, царя храни», — насилу выговорила она, давясь от смеха.
Турецкий для развития успеха хотел поинтересоваться, входят ли в юбилейную программу танцы и ночное купание в пруду, но вместо этого почему-то сказал совершенно другое:
— Полагаю, мы не сошлись бы характерами, даже после пол-литра. Президент сильно подвержен влиянию окружения, а в последнее время в его администрации меня недолюбливают.
Вера опять широко улыбнулась:
— В последнее время? А раньше вы были в администрации своим человеком?
— Раньше у нас проблем не возникало, — честно признался Турецкий. — Я полагаю, первый танец за мной?
— Танец? Думаю, бабушка Элеонора будет танцевать только с вами. Как кавалер вы ей наверняка нравитесь гораздо больше моего мужа. Она же выше его…
— Вы приписываете уважаемой старушке свое личное мнение или способны постичь тайный ход ее мысли?
— Ход мысли, Александр, как правило, очевиден, это скачки непредсказуемы. — Она посмотрела на озеро. — Вот вы, например, хотели бы искупаться, если, конечно, подберется подходящая компания, а также подорвать репутацию Фроловского в глазах почтенной публики. Я видела, как вы сияете, глядя на него, значит, замыслили какую-нибудь каверзу.
— Ловлю на слове — обрадовался Турецкий, — так вы признаете, что нам есть из-за чего соперничать?
— Вы, наверное, найдете. Искать — ваша профессия, верно?
На веранде послышались голоса. Турецкий взял Веру под руку:
— Позвольте, я хотя бы провожу вас до крыльца.
Навстречу, стараясь сохранять твердость походки, шествовала Ирина. Она подмигнула Турецкому и зашептала на ухо:
— Пилите, Шура, пилите, она золотая.
Качалова, воспользовавшись моментом, благородно улизнула. Турецкий, оставшийся у разбитого корыта, решил по крайней мере сделать жене приятное и поинтересовался, что же такое секретное преподнесла себе Элеонора Львовна. Но Ирина уперлась и ни за что не хотела рассказывать. Только хохотала совсем как Вера. «Перебрала малость», — заключил Турецкий.
Вернулись за стол. Турецкий решил, что его час настал, пора привнести изюминку в саммит. Он потянулся за экзотическим фруктом, названия которого не знал, неуклонно приближаясь рукавом к рюмке Фроловского. К рюмке Большого Человека.
— Саша, осторожно! Мороженое! — Ирина попыталась предпринять спасительное телодвижение и слегка подтолкнула стол. Его собственная рюмка предательски покачнулась, и спустя доли секунды по брюкам расплылось коньячное пятно.
Грязнов и Турецкий заперлись у последнего в кабинете. Была уже поздняя ночь, но Турецкий разыскал товарища и уговорил-таки приехать. День рождения закончился скоропалительно минут через десять после того, как Турецкий был опозорен. Но в качестве утешительного приза он унес с собой непочатую бутылку того самого фантастического армянского коньяка. Точнее, две. Еще одну он Грязнову не показывал и решил сохранить как НЗ.
Грязнов тоже с утра не терял времени даром: хоть и в менее благородном обществе, он пропустил эквивалентное количество крепких напитков. Теперь оба находились в равной кондиции и жаждали выговориться в узком кругу.
— Ты понимаешь, Бисмарк ей хоть и понятен в своих устремлениях, но несимпатичен, — кричал Турецкий чуть ли не в самое ухо Грязнову, — а сама ногой брык, и я стою как обоссанный!
— Меня не облей. — Грязнов попытался водворить Турецкого на его законное место за столом, но тот не унимался и каждую секунду подскакивал. Ему хотелось все объяснить доходчивей.
— А это он, он должен был, понимаешь…
— Угу. Вздрогнули.
Турецкий наконец отвалился на стуле и безнадежно произнес:
— Так ты ничего и не понял. — Он посидел с минуту совершенно неподвижно и вдруг опять оживился: — Вот Бисмарк был как бы премьер-министр, и Фроловский тоже… А я просто Турецкий! И мне от этого было не по себе: как же так я подкачал? А теперь ты спроси: хочу ли я быть премьером?