А она моргала пушистыми ресницами и чувствовала себя беспомощным котенком, которого собираются топить в реке, если не сказать больше — уже бросили в ледяную воду.
Словно угадывая ее состояние, Гриф почти ласково произнес:
— Совет тебе мой, дамочка. Забудь его, вычеркни из памяти. Не стоил того.
От несправедливой обиды у нее снова задрожал голос:
— Вам легко говорить… — Она поднялась.
— Постой, — уже у двери окликнул ее опять спокойный, ровный, чуть хрипловатый голос. — Твоя фамилия, кажется, Меньшова?
— Да? — уже в который раз удивилась Тамара. — А как вы… — и замолчала, понимая нелепость своего вопроса.
— Ты сама-то откуда родом?
— С Урала. Из Белореченска.
— Федор Терентьевич не твой отец будет?
Тамара только рот открыла.
— Надо же, никогда б не подумал, чтобы вот так. — Губы Грифа первый раз тронула едва заметная улыбка, а в глазах проскочила и задержалась на какой-то миг глубокая, давняя печаль.
— Вы знакомы с ним?! — Это был даже не вопрос, а очередной всплеск недоумения.
— И довольно-таки хорошо. Давно только, кажется, в другой жизни.
— ???
— Если он тебе ничего не рассказывал, значит, так надо было. Это, может, я чего лишнего сболтнул. — Он как-то уже совсем по-другому посмотрел на нее. — Хороший у тебя мужик отец. Увидишь, передай от Грифа поклон. Он поймет… А этого своего забудь. Глазюки-то у тебя отцовские.
Тамара, стараясь не лязгнуть, прикрыла за собой дверь.
Высокая, сухая фигура на стуле не шелохнулась. Только подняла и опустила плечи, как от глубокого вздоха. А возможно, это ей показалось.
Когда на летних каникулах Тамара привезла отцу привет от Грифа, Федору Терентьевичу ничего не оставалось, как все рассказать дочери. Она уже достаточно взрослая и должна понять, если и было что-то в его жизни не так. Весь вечер и добрую половину ночи они просидели на кухне, то и дело наполняя чашки крепким кофе.
Уйдя на фронт в 42-м молоденьким, окончившим военное училище лейтенантом, Федор Терентьевич Меньшов вернулся в 45-м матерым, повидавшим смерть и все ужасы войны капитаном. Вернулся в родной Белореченск (без Урала, с его неповторимой, западающей в душу природой, он просто не представлял себя) и активно включился в бурно налаживающуюся жизнь.
На текстильной фабрике, где до войны он работал учеником, а затем помощником наладчика станков, его приняли с распростертыми объятьями, предложили возглавить фабричный профсоюз. Меньшов отказался и попросился в производство. Под его начало отдали ремонтный цех.
Постепенно налаживался быт. Вместо гимнастерок и шинелей Белореченск теперь давал стране сугубо гражданскую одежду. Меньшов весь ушел в работу. Оставшаяся одна после гибели на фронте мужа мать редко видела и сына. Он сутками пропадал на фабрике. Так продолжалось до 48-го года.
Жизнь повернулась спиной, когда однажды ночью его забрали прямо из дому и, обвинив во всех тяжких грехах по отношению к самому светлому — Родине и Сталину, отправили по этапу. Конечной точкой оказался Усть-Кудынск, затерявшийся где-то в Западной Сибири. Здесь Меньшову предстояло провести долгих пятнадцать лет. По чьей злой воле или подлому поклепу угодил он на зону, Федор Терентьевич так никогда и не узнал.
Именно там он и встретил Эдика Зарецкого, молодого вора, уже два года отбывавшего срок наказания за экспроприацию имущества богато упакованных квартир. Эдик был москвичем, и хотя это у него была первая отсидка, держался уверенно и независимо. Свою кличку Гриф он заслужил недаром. С виду спокойный, он мог внезапно обрушиться на обидчика, никак не ожидающего такого оборота событий, и почти всегда выходил победителем. Худые и длинные, как крылья, руки на самом деле были сплошным переплетением сухожилий и мышц. И зековское окружение его заслуженно уважало.
На второй или третий день на Меньшова попытались надавить, проверяя орешек не прочность. Бывший офицер, полевой разведчик без особого труда уложил двоих, а третий, вытянув вперед руки — мол, все, мужик, хватит, разобрались — поспешил отступить к стенке барака. Эту картину со стороны наблюдал Гриф. Новенький ему понравился.
В следующий раз Гриф уже помог ему справиться с обидчиками… Если бы не он, Меньшову пришлось бы худо. С этого дня они стали приятелями и постоянно держались друг друга.
Федор много рассказывал о войне, а Эдик, бывший на пять лет его младше и не знавший, что такое фронт, готов был слушать часами. Сдружились крепко.
Потом пришел 53-й. А за ним — 55-й и амнистия. Меньшов вернулся в Белореченск. Гриф — в Москву.
На родной фабрике Федора снова встретили радушно. Не забыли. В этот раз назначили мастером в швейный цех. И все закрутилось по новой.
Мать к этому времени умерла, так и не дождавшись сына. В родительском доме он пребывал совершенно один, поздно приходил, рано вставал. Выходные коротал рыбалкой на протекавшей вблизи Кусе, а зимой — за чтением у собственноручно выложенного камина.
Так, в затворничестве, проходил год за годом. За это время Меньшов заочно закончил Челябинский политехнический институт. И стал начальником цеха, в котором около сем лет проработал мастером.
Женившись в сорок два года на симпатичной брюнетке, работавшей в отдел кадров фабрики, Федор, казалось, обрел, наконец, долгожданный семейный очаг и навсегда порвал с одиночеством. Через год у них родилась дочь. В память о матери Федор назвал ее Тамарой. А еще через два внезапно умерла Мария. И Меньшову показалось, что он уже никогда не сможет любить другую женщину и второй раз жениться. Так оно, как показала дальнейшая жизнь, и получилось.
Менялись времена, параллельно с ними — генсеки, прокуроры и директора крупных предприятий. Менялись сами люди, уже редко вспоминающие о войне, и вместе с ними — весь, привычный до того, уклад жизни. Потому и предложение, с которым пришел Меньшов к новому директору фабрики и своему старому приятелю Петру Силантьевичу Тимофеву, не показалось тому странным. И цех Меньшова стал работать в две смены, причем работали в нем лучшие швеи фабрики. Не удивительно, что продукция из него выходила несравнимо лучшего качества. А люди стали вместо грамот, медалей и премиального червонца получать высокую стабильную зарплату. Никто из них и не подозревал, что работают они не на благо социализма, а на первых подпольных цеховиков.
Меньшов вступил в кооператив. И вскоре они с дочерью переехали в центр, в новую трехкомнатную квартиру. Плоды упорного, многолетнего труда были ощутимо видны. Но Федор Терентьевич ни на миг не задумывался, к чему все это. Глядя на подрастающую Тамару, все больше напоминающую свою мать, он вновь и вновь возвращался к трем самым счастливым годам в его жизни. И от того еще сильнее ощущал потребность дать дочери все, что в его силах, компенсировать не познанную материнскую заботу и любовь.
Безупречно закончив училище, Тамара была полна радужных надежд и наполеоновских планов на будущее. За время учебы она успела сыграть в бесчисленном количестве спектаклей (правда, чисто студенческих) и снялась в полнометражном фильме, в эпизодической роли. Но ее заметили, и в дамской сумочке уже неделю лежало приглашение явиться на пробу на новую роль в телевизионной многосерийке.