Софрин являл собой полную противоположность, но ему не стало неловко за свою джинсовую двойку и футболку, купленные на вещевом рынке в Лужниках, да к тому же не первой свежести. Он лишь проверил, бросив вниз взгляд, подняты ли манжеты на рукавах.
Карамышев разглядывал его в упор.
– Мы, кажется, встречались, – сказал он. Голос оказался бархатным, приятным.
– И совсем недавно, – потвердил Софрин.
– Присаживайтесь, Владимир Андреевич, – пригласил хозяин, указывая на кресло напротив себя.
– Вижу, запомнили мое имя. Значит, видели визитку и все же не позвонили. – Софрин старался держаться спокойно, даже с некоторой наглецой.
Карамышев премило улыбнулся.
– Запомнил, потому что мы с вами тезки по отчеству. А звонить собирался сегодня. Дел много, знаете ли. Я человек занятой. А ваше дело, как мне объяснила Нонна, пустяковое.
– Пустяковое? – Софрин искренне удивился.
– Ну, исчезновение старины Гукка – не тот случай, чтобы поднимать из-за этого на ноги МУР. Не так ли, Владимир Андреевич? – И он пристально взглянул прямо в глаза Софрину. Тот весь подобрался.
– Что вы хотите этим сказать?
– А что вы хотите от меня услышать?
– Где, по-вашему, еще, кроме своей квартиры, он может находиться?
– Понятия не имею. – Карамышев перевел дух. – Прямо как на допросе. Как это где? У себя дома!
– Поймите, Геннадий Андреевич, мы ищем пропавшего человека. – Софрин остыл.
– Да бросьте, Владимир Андреевич. Вешаете лапшу на уши, прямо как младенцу. Не стыдно? Эти сказки могут с Нонной пройти. Выпить хотите?
– Нет, спасибо, – поспешно ответил сыщик, вспоминая, чем заканчиваются застолья с персонажами, подобными хозяину дома, пусть даже и с пользой для дела. И тут же добавил: – Я при исполнении. И за рулем.
– Тогда кофе?
Карамышев разлил из серебряного кофейника по маленьким фарфоровым чашечкам ароматный напиток. Указал рукой на журнальный столик между их креслами.
– Сахар, сливки. Угощайтесь. – Отпив глоток, блаженно прикрыл веки. – Кофе готовлю сам. Никому не доверяю. Это, если поверите, настоящая наука.
Софрину действительно кофе понравился, и он не замедлил сказать об этом.
– А старик Гукк вам нужен по двум причинам, – внезапно вернулся к прерванной теме Карамышев. – Вы его ищете или как подозреваемого в убийстве Лени Богачева, или как возможного свидетеля.
Софрин молча пил кофе. Его удивило умение Карамышева менять направление разговора, причем в интересном для него направлении. А зная о смерти Богачева, связи Гукка с его семьей и розыске последнего МУРом, нетрудно было догадаться об истинных причинах. Тут большого ума не надо. Тем более с его опытом. Но посвящать кого бы то ни было в подробности расследования Володя не собирался.
Карамышев между тем продолжал:
– Но, возможно, вам стоит продолжить поиски… Только уже его трупа.
При последних словах Софрин подскочил, чуть не вылив на себя кофейную гущу.
Карамышев удовлетворенно наблюдал за его реакцией. И цедил информацию:
– Не так давно старик жаловался мне на карточные долги.
– Он что, играл?
– Редко, но, как говорится, метко. Видимо, на тот раз ему сильно не повезло.
Софрин поднялся.
– А вот за это спасибо, Геннадий Андреевич.
– Всегда рады помочь.
– И мы также.
Каждый понял свою фразу по-своему.
* * *
Магнитофонная звукозапись допроса охранника семьи Богачевых гр-на Раструбы.
Гурзуф. 24 августа, 15.05 – 15.55
Турецкий. По-вашему, можно было проникнуть в дом незаметно для охраны?
Раструба. Разве что с воздуха. На вертолете.
Турецкий. Вы серьезно?
Раструба. Да нет конечно.
Турецкий. А если с моря?
Раструба. Шутите? Во-первых, надо еще суметь заплыть в бухту. Во-вторых, без лестницы по этому обрыву на равнину не подняться никакому альпинисту. Ну а даже если найдется такой уникум, то все равно, любое проникновение в дом было бы нами зафиксировано.
Турецкий. Значит, вы считаете, что Богачева застрелил кто-то из находящихся в доме?
Раструба. Выводы – это ваша работа.
Турецкий. Ваш намек был достаточно недвусмысленным, Раструба. Расскажите о своих подозрениях.
Раструба. Нет никаких подозрений. Просто я знаю то же самое, что и все. Что подвески пропали, а вместе с ними и старый немец.
Турецкий. Вы имеете в виду Артура Карловича Гукка? Но ведь он уехал в Москву за одиннадцать дней до убийства и ограбления.
Раструба. Мог и вернуться. Хотя я лично этого не видел. Но по крайней мере, он и его племянник – два человека из домочадцев, которые вроде как отсутствовали 19 августа.
Турецкий. Вы хотите сказать, из тех, чьи отпечатки ладоней занесены в компьютер системы безопасности. А кто еще имел свободный доступ в дом, кроме охранников и Гукков? Ведь за таким домом кто-то наверняка должен был смотреть.
Раструба. Две женщины. Повар и горничная. Они обе местные, причем сестры. В доме Богачевых не жили никогда на моей памяти.
Турецкий. Вы меня удивили. Об этих дамах слышу впервые. В протоколах допросов свидетелей их никто не упоминал.
Раструба. А я знаю почему. У них обеих стопроцентное алиби. У них еще третья сестра была. В Симферополе. Умерла 17 августа. Они сразу туда и уехали. Так еще и не возвращались. Соответственно их никто и не допрашивал.
Турецкий. Логично. А еще? К примеру, садовник? Во дворе же сад большой?
Раструба. Да какой это сад? Вы посмотрите внимательней. Это ж роща. За ней отродясь никто не смотрел. Это у Леонида Георгиевича был пунктик. Имитация живой природы. И жена его переубедить не смогла. Так что не было садовника. А уж Богачевы – не те люди, чтобы фрукты с овощами себе на стол выращивать. Они бы уж как-нибудь прокормились.
Турецкий. Убедили. Теперь расскажите, чем вы все-таки так были заняты ночью 19 августа? И что произошло между Трофимовым и вашим приятелем, Кнышем.
Раструба. Откуда вы знаете?
Турецкий. Просто я гениальный сыщик.
Раструба. Ну да? А с виду не скажешь.
Турецкий. В этом весь фокус.
Раструба. Ну ладно, скажу. Мы играли в карты.
Турецкий. Это во время дежурства-то?
Раструба. А что такого? Это в порядке вещей, ничему не мешает. И Леонид Георгиевич знал и ничего против не имел. Иногда даже сам к нам подсаживался.