— Картинка симпатичная, — согласился Турецкий. — А ты-то сам не схлопочешь от собственного начальства за подобную самодеятельность?
— С какой же стати? Лично ко мне обратилось важное лицо из Генпрокуратуры, которое обнаружило за собой грубую и навязчивую слежку. Как я должен реагировать? Проверим. Если чего не так, извинимся, без проблем. Но закономерен и встречный вопрос: а известно ли об этом прокурору? Я имею в виду генерального. А где постановление? Нет, — засмеялся он, — тут от одной демагогии уши завянут. Это не мне, а им извиняться придется. А теперь давай о самой сути: кто, где и когда. Ты делай свое дело, я — свое.
Потом они обсудили, как устроить встречу с Елизаветой Евдокимовной Невской, чтобы не только она сама, но даже ее фамилия нигде не фигурировала. Кстати, о журнале с названием «Санкт-Петербург» Гоголев ничего не слышал, литература не по его части. Но проявлять к нему интерес в данный момент тоже не стоило, помня о других, не менее заинтересованных лицах. Поэтому о поездке в редакцию и речи быть не могло. Только с редактором и только один на один. Кончились размышления тем, что Турецкий просто достал из сумки чехол с мобильником. Подумал: странно, что вор, укравший тетрадку Кокорина, не спер заодно и телефон. Но, поразмыслив, понял, что тогда это была бы серьезная кража и ради нее стоило устроить настоящий шмон в вагоне. А уж это, видно, никак не входило в планы похитителя.
Словом, вынул Турецкий телефонную трубку и набрал номер. Там никто не откликнулся, значит, это домашний. Справочная выдала другой номер, принадлежавший журналу, который располагался в Доме книги на Невском проспекте.
Следующий звонок достиг цели, потому что трубку взяла главный редактор. Невелик, наверное, был штат редакции, если на звонки читателей отвечает сам редактор.
Турецкий представился по полной программе и сообщил, что только что прибыл в Питер для чрезвычайно важного как для следствия, так и для нее лично разговора. Причем разговора сугубо доверительного и конфиденциального.
После долгой паузы, когда Турецкий даже забеспокоился, не случилось ли чего, Невская ответила, что, конечно, сделала эту ошибку, от которой ее предостерегали…
— Кто? — быстро спросил Турецкий. — Вадим Игоревич?
— Теперь это уже не имеет значения, — ответила она. — Тем более что дело сделано и ничего не вернешь. Но у меня нет никакого желания вести приватные беседы с кем бы то ни было. Даже с генеральным прокурором. Объясните еще раз, пожалуйста, цель вашего приезда. И, если можно, конкретно, не в общих чертах, — жестко закончила она.
«Суровая женщина, с характером?» — с уважением подумал Турецкий. Естественно, ничего объяснять ей по телефону он не собирался. Поэтому так и сказал, тоже жестко, что из соображений элементарной безопасности, ее, разумеется, ничего по телефону объяснять не будет, но предложил свой вариант: сейчас он подошлет за ней машину, ее привезут на Литейный, в уголовный розыск, где им обеспечат условия для разговора. На это она ответила категорическим отказом. Девушка, оказывается, железно знала свои гражданские права: только по постановлению прокурора! И смех и грех — надо объяснить, а как?
Турецкий сказал, что тогда сам приедет, но желательно, чтоб никто в ее редакции его не видел. Хоть это-то можно обеспечить? С трудом согласилась. Назвала этаж и номер кабинета. Спросила, во что он одет, значит, видимо, решила встретить. Сумку Турецкий решил пока оставить у Гоголева.
— Ну а теперь, Петрович, давай-ка тайно вывози меня отсюда.
— Нет ничего проще. Тут же, по сути, два шага. Но я тебя немного покатаю.
Гоголевский оперативник, молодой и рослый парень с рыжеватой шевелюрой, появился по его вызову уже в куртке и кепочке. Турецкий невольно засмеялся: будь он совсем рыжим, явился бы точной копией молодого Славки Грязнова — та же внешность и даже кепочка похожа на его «грозу преступного мира», которой для конспирации изредка пользовался и Турецкий. Оперативника звали Леня. Он и получил от начальника исчерпывающее задание: глядеть и не допущать.
Вместе с Леней Александр спустился во внутренний двор, в гараж. Там уселись на заднем сиденье «мерседеса» с мигалками и затемненными стеклами. Машина вырулила к подъезду, где в нее сел Гоголев, отправившийся по своим важным делам. Так все выглядело внешне.
«Мерседес» покатался по центру города, делая кое-где незначительные остановки. Точно так же он остановился и возле входа в Дом книги, где его покинули Турецкий с Леней. А Гоголев отправился дальше.
Операция «Дуся», как они обозначили ее для внутреннего пользования, началась. Почему «Дуся»? Но ведь не «Лиза» же! А Елизавета Евдокимовна, судя по ее интонациям и манерам, — та еще дуся!..
Лиза Невская находилась в том возрасте, когда о замужестве как о факте биографии обычно уже не задумываются. Нет, она, конечно, не была старой девой — ни по характеру, ни по образу жизни. Журналистика, литературная работа, а в последние годы — муторная издательская, почти за два десятка лет варки, по сути, в одном соку, создали определенный мир, в котором легко находили себе место и пристрастия, и антипатии, любови и ненависти, друзья и заклятые враги, дружеские компании и круг лиц, неприемлемых из этических соображений. Ну, в общем, можно сказать, — как в старом анекдоте про англичанина, попавшего на необитаемый остров. Когда через много лет его спас случайный корабль, пассажиры удивились наличию на острове трех шалашей. В одном, как объяснил им англичанин, он жил сам, это был его дом — его крепость, в другом находился клуб, куда он отправлялся ежевечерне, а третий оказался тоже клубом, но туда англичанин никогда не заходил из принципиальных соображений.
Примерно в этом же ключе рассуждала о своей жизни Лиза Невская, фамилия которой была на самом деле Пастушкова, а Невская — красивый литературный псевдоним. К слову, за годы литературной работы все окружающие настолько привыкли к этому псевдониму, что давно позабыли, какая у нее фамилия по паспорту. В юности потеряв родителей, Лиза сама создала свою жизнь такой, какая она есть и по сей день. Будучи внешне девушкой немного тяжеловатой, медлительной, не способной, с точки зрения окружающих, на отдельные безумства, на непредсказуемые поступки, на сильные страсти, она скорее являла собой образец человека разумного, трезво мыслящего и верного. Она могла быть отличной подругой, ибо никогда не покусилась бы на чужое семейное благополучие. Она была, как нередко замечали хорошо знавшие ее, правильным человеком. Может быть, даже себе во вред, слишком правильным.
Она и стриглась не ради какой-то необычной прически, а с мужской целесообразностью: помыла голову, высушила волосы, расчесала — и нате вам бронзовое чудо. Волосы у нее и без парикмахера были хороши! Другие полжизни тратят, а ей пяти минут достаточно! То же самое и с иными сторонами ее жизни. Нет, она, конечно, не отказывалась от одноразовых, как она говорила, увлечений, но не могла, да и не хотела связывать себя. Ей вполне хватало того, что необходимо для нормального здоровья.