Успокоились с большим трудом. Я же стоял, сторожа, чтобы под шумок нож не исчез. Сахно, я заметил, среди присутствующих уже не было. Со всех сторон посыпались советы, что свою находку, а также составленный протокол я должен немедленно передать в полицию, чтобы дело о гибели профессора переквалифицировали в дело об убийстве. Профессор Вышковский, пользующийся большим авторитетом в экономической группе, предложил компромисс. На этом прекратить траурное совещание, отложив его окончание до лучших времен, а мне он предложил свой автомобиль, чтобы доставить находки в криминальную полицию. Также он сообщил, что немедленно свяжется с отделением ФБР для того, чтобы там взяли дальнейшее расследование под свой контроль.
Михайлов был бледен как полотно.
Перед тем как покинуть собрание, Вышковский обратился к присутствующим и предложил в ближайшие два-три дня продолжить обсуждение возможных кандидатов на пост директора нашего института. И, что действительно прозвучало лично для меня громом посреди ясного неба, он предложил обдумать до заседания совета среди прочих кандидатур мою… По-моему, он зря это сделал. Он поторопился. Ведь, как говорится, прах еще не остыл… Но все равно было чрезвычайно лестно. Ведь мое имя названо в присутствии большинства видных сотрудников института с громкими и весьма достойными именами…»
Далее снова следовал поток эмоций в связи с выдвижением, обсуждением и, наконец, утверждением Игоря Владимировича Красновского кандидатом для внесения в бюллетень по голосованию. Выборы должны были состояться перед летними отпусками сотрудников.
«…Мистер Майкл Эллиот, представитель нью-йоркского отделения ФБР, пригласил меня для разговора по поводу моего заявления в полицию. Седой и вполне благообразный господин почему-то стал расспрашивать меня не о деле, а о том, какие документы передал мне незадолго до смерти Брутков. Вот уж поистине в огороде бузина, а в Киеве дядька!
Я сознательно не пишу многое из того, о чем бы очень хотелось сообщить потомкам. Но… Обстоятельства нашей жизни складываются таким образом, что в иных ситуациях приходится быть неискренним даже с самим собой. И вообще, я думаю, что, если эти мои записи попадут в нехорошие руки, никто ничего опасного в них не найдет. Я решил, что передам рукопись Женечке, она у него будет в полнейшей сохранности. А кое-что добавлю на словах. Не думаю, что во мне вдруг может возникнуть надобность, но кто знает! Не хотелось бы уходить бесполезно…
У меня здесь немного искренних друзей, но они есть. И, к счастью, знают друг друга.
Мистер Эллиот вызвал у меня массу неприятных ассоциаций. Он был неинтересен и коварен. Он не поставил ни одного вопроса прямо, а все — с подтекстом. Так что и мои ответы при желании можно было бы трактовать и так, и этак — в любую пользу.
Итак, я ничего, ничего, ничего, ничего, абсолютно ничего — я пять раз жирно подчеркиваю эти слова, — ничего не знаю о каких-то документах Бруткова. И завещания профессора не видел. И Петр Ильич мне ничего, ничего и ничего не передавал. И вообще, мы плохо знакомы, а поэтому у нас не принято обсуждать чужие проблемы.
Кажется, он понял. Я попросил его вернуться к моему делу. Он и сделал это, но очень неохотно, заметив, что на ноже ничьих следов, кроме моих собственных, не обнаружено, что это была не засохшая кровь, а обычная грязь, которая просто отвалилась, обнажив чистую и блестящую поверхность кости рукояти и металла лезвия.
Фантастика! Они что же, сумели подменить нож?! А мой протокол?
Кстати о протоколе. Он, оказывается, не имеет никакой юридической силы, ибо составлен не ответственным за расследование лицом, а посторонним, к тому же заинтересованным в деле. И вообще, с таким же успехом следствие может заподозрить в убийстве и меня. Следы пальцев-то мои. А между тем господин Сахно представил алиби. Он не посещал профессора в указанные в моем заявлении сроки, а находился в Бостоне, что подтверждено рядом лиц, с которыми он там общался. При допросе проживающие в бунгало Петр и Екатерина Суркины были предупреждены, что за дачу ложных показаний они могут быть лишены «грин-карт», дающей им право проживания на территории Соединенных Штатов Америки. Свои показания по поводу личности господина Сахно они не подтвердили. Да, кто-то был, поругался и уехал. А кто — откуда им знать?!
Действительно, откуда, если им практически официально пригрозили высылкой! Прав, ах как тысячу раз был прав Николай Иванович! Но сам же и попался на удочку негодяев и… убийц — со своей утонченностью натуры и благородством мыслей…
Страницы кончаются, надо бы их как-то переплести, что ли. Попрошу об одолжении Женечку. Жаль, что у них с Савелием нет общей платформы. А может, это и к лучшему?…»
Вот на этот раз все. Точка поставлена. И внесена полнейшая ясность во все дальнейшее. Возвращаясь домой — это было где-то через неделю после посещения отделения ФБР, — профессор Красновский погиб при невыясненных обстоятельствах. Его тело было найдено в вагоне метро. Бумажник отсутствовал. На теле имелись две глубокие ножевые раны. Обе, по заключению медиков, оказались смертельными. То есть любой второй уже не требовался. Контрольный «выстрел» по нью-йоркски?
Расследование по требованию директора института Михайлова проводила криминальная полиция совместно с ФБР. Вывод о негритянской банде грабителей и убийц был взят не с потолка. Позже были задержаны некоторые участники этой банды, которые подтвердили, что среди их жертв вполне мог быть и этот «рассеянный джентльмен»…
Турецкий закрыл крышку переплета, сработанную, как теперь стало ему понятно, трудами Евгения Всеволодовича Кристича, которому оставил свою рукопись Красновский. Ясно стало, что, скорее всего, после смерти Бруткова именно Суркины передали по завещанию Бруткова ценные бумаги Красновскому. А вот каким образом они попали из сейфа Михайлова к Николаю Ивановичу, об этом уже, вероятно, никто никогда не узнает. Но Михайлов искал их и, догадываясь о владельцах, убирал последних без всякой пощады. А там и следы затерялись.
Даже ФБР сумел подключить! И уж если из-за них и сегодня продолжают убивать людей, значит, их опасное действие не кончилось. Турецкий, это и по тебе… звоночек?… А он все-таки оказался ничего, этот мужик…
Интересно устроена голова, размышлял Турецкий. Вот человек читает, впитывает информацию, которая раскладывается по полочкам, то бишь по соответствующим клеточкам в мозгу, по пустующим ячейкам, причем вроде бы даже независимо от желания самого человека, а он в это время думает совсем о другом, строит планы, решает какие-то хитроумные задачи, не говоря уже о том, что сочиняет козни своим недоброжелателям. А у следователя, между прочим, настоящих недоброжелателей пруд пруди!
Вот и он, пока читал записи Красновского, все время прикидывал: ну хорошо, компромат в конце концов отдать надо, но ведь мемуарная лирика если и несет в себе информацию, то уж никак не государственного значения, и определенно представляет интерес. Зачем же отказываться и от нее? Тем более когда на этом интересе можно очень хорошо поиграть, а кое-кого и крепенько прищучить… Турецкий набрал по внутренней связи номер Меркулова: