Бутыль действительно была большая — на два с половиной литра. И где взяли-то такую! Еще и с ручкой.
Следом Реддвей достал завернутый в промасленную бумагу шмат сала весом в килограмм и толщиной в четыре с половиной дюйма. Не без труда удалось найти такой Турецкому, три рынка обошел. Ну а буханка черного и соленые огурцы были тоже традиционными и любимыми чревоугодником Питом. Причем последние немедленно распространили по всему залу такой прочный дух чесночно-хреново-укропно… и прочего настоя, что обедавшие неподалеку разом повернули завистливые носы в сторону блаженствующего Питера.
Собственно, тут уже объяснять было нечего: вещь говорила сама за себя.
Пока Турецкий расправлялся со свиной ножкой в гороховом соусе, Реддвей вызывающе хрустел соленым огурцом. Время для разговора было. А вот для дальнейшего поддержания дружбы хотя бы краткое совместное застолье было просто обязательным и торжественным актом.
— Можешь вываливать подробности, — сказал наконец Питер, увидев, что Турецкий решительно отодвинул в сторону блюдо с ногой, осилив только половину, и вытер жирный рот салфеткой. — Ты никогда не отличался хорошим аппетитом. Еще утром я съел две таких. А когда провожу тебя, мне подадут третью. И это будет правильно. Так всегда говорил ваш бывший президент? Я помню!
— Пит, дружище, то, что я тебе кратко изложил по телефону, нуждается в дополнении. Сперва о покойнике…
И Александр Борисович сообщил более подробно те сведения, которыми ему разрешил воспользоваться Меркулов после своего разговора в ФСБ. Но тут было очень важно, чтобы никак не пострадала честь и самого Питера, который по-своему трепетно относился к деяниям собственной конторы и допускал исторические экскурсы исключительно в героические ее страницы. А ничего порочного, с точки зрения сегодняшних политических соображений, в деятельности объекта, именуемого Джеймсом Петри, и не было. Помогал всеми силами бороться с тоталитарным режимом во имя идеалов полной свободы личности. Вопрос стоял иначе: кому он мешал на посту консула посольства Соединенных Штатов Америки в Москве?
Питера учить не надо было. Между ним и Турецким действовал договор: Реддвей мог сообщить все, что ему удалось бы узнать через свои прежние связи, через друзей, через Джека Фрэнки, совершенно замечательного хакера, которому с подачи Пита залезть в кишки Лэнгли доставляло одно сплошное удовольствие. Джек, как и Александр, прошел школу Питера в «Пятом уровне». И слово Реддвея для Джека значило гораздо больше любых других просьб. И даже приказов. Но при этом за Питером оставалось незыблемое право: выдаваемая информация не должна повредить престижу и безопасности Америки.
— С этим вопросом решено, — сказал Питер. — Фрэнки ты найдешь в Вашингтоне по прежнему телефону. Но сперва файлы посмотрю я.
— Естественно, Пит. Если с этим у нас покончено, я хотел бы перейти к следующему вопросу.
— Ты не сильно… гонишь волну, так? — строго спросил Пит — коллекционер русских идиом и редких выражений.
Турецкий хлопнул себя по лбу и достал из кармана пиджака небольшую черную книжку с названием, гордо оттиснутым золотыми буквами, — «Русская феня».
— Я чуть не забыл еще об одном подарке. Самое интересное, что это тот воровской жаргон России, на котором говорят не столько сами преступники, сколько те, кто о них пишет книги. Я бы назвал его писательской феней. Посмотри, это интересно. Узнаешь такое, что и во сне не приснится… А теперь все-таки второй вопрос, — с нажимом повторил он, протягивая книжку Питеру.
— Ну давай, раз ты нетерпеливый. Чего торопишься, если времени у нас вполне хватает?
— Уже половина прошла! — возразил Турецкий.
— Ха! За это оставшееся время мы вполне могли бы смотаться в Гармиш и вернуться! Честно скажи, не скучаешь по альма-матер?
Реддвей имел в виду, разумеется, свой центр.
— Скучаю, конечно, — грустно улыбнулся Александр. — А что я могу поделать? Почему-то у меня горькое ощущение, что золотое время наших совместных действий постепенно проходит. Не хотелось бы нового отчуждения.
— А ты плюнь и приезжай. Сейчас пойдет, я вижу, новая генерация молодых. Мы должны успеть сделать их… товарищами. Как была первая команда. Ну давай, что там у тебя.
Турецкий стал рассказывать о киллере и, заранее предупреждая возможные возражения Питера, делал упор на том, что «заказ» мог быть сделан совсем не обязательно кем-то из новых сотрудников ЦРУ, но есть вероятность, что именно в Лэнгли личность убийцы знакома.
Он достал из кармана фоторобот Думитриу Апостолу с написанными на обороте немногими известными сведениями о нем: имя, фамилия, данные американского паспорта, зафиксированные при продаже авиабилета, примерный рост, возраст.
Реддвей выпил полный бокал минеральной, взял фотографию, немного отстранил, начал рассматривать. Затем пытливо взглянул на Турецкого, крякнул, поднимаясь и оставляя фото на столе, и сказал, что должен на несколько минут удалиться. Турецкий же пока может выпить за свои очередные удачи.
Он важно прошествовал через весь ресторан к дверям и исчез за ними…
Это было накануне того дня, когда двое коллег наслаждались встречей в Мюнхенском аэропорту.
Опускался хмурый берлинский вечер. В районе Панков, неподалеку от кирхи святой Марии Магдалины, на Платаненштрассе, в большом сером доме под номером 67, у окна, полузадернутого серой портьерой, в удобном старом кресле сидел человек.
Возле его кресла, чуть впереди и ближе к окну, стояла тренога, на которой был закреплен, как это делается во время пристрелки оружия, короткий карабин с навинченным вместо пламегасителя глушителем и с оптическим прицелом ночного видения.
Иногда сидящий поднимался и подходил к этой установке, вглядывался в окно напротив, через улицу, потом приникал к окуляру, немного изменял положение карабина и возвращался в кресло.
Он был невысокого роста, в сером плаще, в легких кожаных перчатках. Шляпа его висела на шишечке спинки кресла. А рядом, возле левой ножки, валялось несколько пустых банок от кока-колы. Еще несколько полных лежали в кожаной сумке, стоящей справа от кресла.
Время шло. Когда совсем стемнело, человек приблизился к окну и открыл настежь внутреннюю раму. Отойдя в глубину комнаты, где было совсем темно, он стал прохаживаться и встряхивать руками, разгоняя кровь по сосудам. При этом не отрывал и взгляда от окна.
Наконец в квартире напротив зажегся свет. По комнате прошла молодая женщина, задернув полупрозрачную штору и немного сдвинув портьеры. Наблюдатель негромко выругался и метнулся к окуляру. Через полминуты спокойно отошел и продолжил свое хождение.
Наконец в квартире напротив появился высокий блондин.
Наблюдатель снова приник к окуляру и отпустил крепежный винт, фиксирующий положение карабина на треноге. Теперь он мог свободно двигаться вправо-влево, вверх-вниз.
Блондин ходил по комнате, что-то рассказывая женщине и размахивая руками. При этом движения его напоминали изломанные жесты циркового паяца. Наблюдатель ждал.