Поженились они на третьем курсе, и родители Инны, обожавшие свою единственную дочь, а поэтому и принявшие беспрекословно провинциального зятя, почти сразу купили молодым кооперативную квартиру — небольшую, но очень уютную и расположенную к тому же не так уж далеко и от Центра, и от их собственного жилища.
Лидочку Инна Борисовна родила на четвертом курсе, перед самой сессией, и на этом ее учеба завершилась. А жизнь переменилась, увы, далеко не в лучшую сторону — несмотря на то что и она, и Костя особенно, девочку просто обожали, не говоря о счастливых бабушке с дедом.
Дело в том, что роды повлияли на внешность хрупкой Инночки самым роковым образом… От прежнего «котеночного» и воздушного облика не осталось и следа, а ее существование превратилось в длительную, тяжелую и практически бесполезную борьбу с лишним весом… Но не это было самым страшным: потеряв очарование юности, Инна боялась вслед за ним потерять и своего Костю, которого по-прежнему обожала. С этого момента и отравляла она поначалу исключительно собственную жизнь, а потом и жизнь Константина Романовича отчаянной, не принимавшей никаких разумных аргументов ревностью…
Умом Инна понимала, что муж достаточно сильно любит, можно сказать, даже обожает дочь, а потому из семьи никуда не денется. Но отчего-то эта мысль ее не только не успокаивала, а, напротив, добавляла отчаяния. То, что Константин живет с ней только ради Лидочки, казалось Инне Борисовне ужасным, непереносимым унижением. Конечно, любить девочку она от этого не перестала. Просто дочь словно отошла для нее на задний план. А мысли о Костиных изменах — то ли реальных, то ли мифических, — дополненные богатым воображением Инны Борисовны, стали в ее жизни основными, занимавшими несчастную женщину с утра до вечера.
Большая стрелка часов дрогнула и переместилась еще на одну минуту, и в этот момент Инна услышала, как внизу, под окнами, а следовательно, возле их подъезда взвизгнула тормозами машина. Она бросилась к окну и, глянув сквозь стекло на залитый желтым светом фонарей асфальт, перевела дыхание: наконец-то!..
Дверца темно-зеленого Костиного «опеля» неторопливо открылась, и Константин Романович Юрков выбрался из салона. Бросив несколько слов своему водителю, он, как показалось Инне, нехотя направился к подъезду.
Вот на нем время, к глубокому огорчению Инны Борисовны, почти не отразилось: все так же хорош, высок, спортивен… Черт побери!..
Торопливым шагом она направилась на кухню — пусть не думает, что жена вся извелась, поджидая неверного супруга… Инна догадывалась, что этот ход вряд ли обманет Костю, тем не менее, едва в прихожей хлопнула дверь, она постаралась придать своему лицу самое что ни на есть невинное выражение, вначале громыхнула пустой кастрюлей, и лишь затем, сдерживая шаг, двинулась навстречу мужу.
— Ты, Костик?.. Ой, а сколько времени?..
Константин Романович хмуро посмотрел на жену и, слегка пожав плечами, начал снимать пальто. Все ее приемчики такого рода, направленные на то, чтобы выяснить, где он провел вечер, а затем, не поверив ни единому его слову, в конце концов довести-таки дело до очередной ссоры, были ему хорошо известны…
— Ужинать будешь? — Инна все еще говорила фальшиво-сладким голосом.
Есть Константину Романовичу совершенно не хотелось. Но попробуй скажи ей об этом, и немедленно решит, что сегодняшний вечер он провел в ресторане с любовницей…
— Буду, — подавив вздох, произнес Юрков и направился в сторону ванной. — Только руки помою…
— Сегодня у нас рыбка, запекла, как ты любишь!.. — защебетала Инна Борисовна, бросаясь обратно на кухню. Девичий щебет его пухлой и старообразой супруге совсем не шел.
— А где Лида? — поинтересовался он несколько минут спустя, усаживаясь за стол и с отвращением оглядывая тарелку, наполненную едой. — Она что — уже поела?
— Нет, — спохватилась Инна Борисовна. — Сейчас я ее позову… Лидочка, к столу!..
Ответом ей была тишина: из комнаты дочери не донеслось ни звука.
— Вот ведь вредная девчонка, — Инна покачала головой и со вздохом поднялась со стула, на который только что присела напротив мужа. — Поговорил бы ты с ней, Костенька, в последнее время она стала такой замкнутой…
Инна Борисовна внезапно замолчала, стоя перед дверью дочери, потом, нахмурившись, нерешительно постучалась и, не получив ответа, открыла дверь… Комната была пуста.
Растеряно повернувшись к мужу, который наблюдал за ней, сидя за кухонным столом, поскольку с его места комната Лидии отлично просматривалась, Инна изумленно пожала плечами:
— Ее нет…
— Как это — нет? — резко поинтересовался он.
— Обыкновенно… Я же говорила, она в последнее время что хочет, то и вытворяет! Ушла, не сказав мне ни слова, видишь?.. Я даже не слышала, когда…
— Очень плохо, что не слышала! — Константин Романович посмотрел на жену почти с ненавистью. — Кто из нас сидит дома, ты или я?!. И разве дочь не должна быть ближе к матери, чем к отцу, доверять ей, черт побери?.. Особенно если единственная задача матери — ее воспитание от пеленок до… Где она может быть?!
— Не знаю… — На глаза Инны Борисовны навернулись слезы. — Не кричи на меня… Я мать, а ты, между прочим, отец! И мог бы знать, что нынешняя молодежь родителей вообще ни во что не ставит!..
Константин Романович бросил на стол вилку, поднялся из-за стола и, окинув жену полным презрения взглядом, скрылся в своем кабинете, не проронив больше ни звука.
Инна Борисовна посмотрела ему вслед, потом на нетронутую тарелку с рыбой и, присев к столу, расплакалась.
В это время ее муж уже во второй раз подряд набрал номер мобильного их дочери, чтобы, как и в первый услышать: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети»…
Двумя часами раньше Лида Юркова, сидя в своей комнате, отложила в сторону учебник по административному праву, окончательно поняв, что ее сегодняшние попытки вникнуть в систему штрафов за административные правонарушения бесполезны.
Девушка вздохнула и, поднявшись с изящной банкетки, сидя на которой постигала тайны юриспруденции, подошла к зеркалу. Внимательно всмотревшись в свое отражение, она с удовлетворением отметила, что неприятности последних дней на ее внешности никак не отразились… Лидия Юркова любила свою внешность, в которой ей нравилось все. Она вообще любила себя, особенно с тех пор, как осознала собственную красоту. Какое счастье, что она пошла в отца, а не в мать!
Прислушавшись к нервным шагам Инны Борисовны, доносившимся из-за стены, за которой находилась родительская спальня, девушка презрительно скривилась, потом нахмурилась: Боб не звонил ей уже третий день, и это после того, как допекал по четыре раза в сутки!.. Она, сама того не замечая, в точности как мать, заходила по комнате.
Борис Шахмин ее как любовник вполне устраивал. Был он щедр, не скрывал, что ценит ее молодость и красоту, да и в постели вел себя вполне-вполне… Что касается ее собственных чувств, как ни странно, но о столь эфемерной вещи, как любовь, Лида Юркова к своим двадцати годам ничего существенного не знала. Хотя и составила о «сантиментах» свое собственное мнение, полагая, что «романтические чуйства», как она это называла, присущи исключительно законченным дурам. Таким, например, как Людка — приятельница, которую она прихватила с собой в тот вечер, по поводу которого ее раскололи менты…