Знакомый номер он набрал со своего домашнего телефона в половине двенадцатого ночи: Валерий знал, что, увидев на определителе незнакомые цифры, интересующий его человек может и не взять трубку, а домашний номер Померанцева был ему хорошо известен.
— Добрый вечер, молодой человек! — услышал он знакомый старческий голос примерно после пятого гудка.
— Здравствуйте, герр Профессор. — Следователь вложил в эту фразу столько почтения, сколько сумел.
— Давненько я вас не слышал и не видел, — вздохнули по ту сторону провода. — Забыли вы старика…
— Что вы! Как можно вас забыть?! — с искренним возмущением возразил Померанцев. — Закрутился просто, сами знаете, какова наша работа… Вот, как только образовалась возможность — сразу же и звоню… А то, что давно не виделись… Что ж, это легко исправить!
Человек по ту сторону провода немного помолчал. Валерий легко представил его испещренное морщинами, но удивительно благородное лицо и то, как Профессор в данный момент жует губами: он всегда так делал, размышляя. Наконец его собеседник, обдумав все, что следовало, снова вздохнул:
— Что ж… Если время позволяет, можете навестить старика Мотойера завтра утречком… Скажем, часиков в девять…
Никаким профессором формально восьмидесятилетний Ганс Рудольфович Мотойер не был. Зато по сути действительно являлся таковым, причем в весьма и весьма редкой сфере.
В свое время отец Ганса Рудольфовича, убежденный коммунист, фактически бежал в Россию из Германии — вскоре после прихода к власти Гитлера. Бежал вместе с женой и тогда еще тринадцатилетним сыном. Дальше история семьи Мотойеров сложилась по тем временам, можно сказать, традиционно: в первые же дни войны Рудольф Мотойер и его жена были арестованы, их последующая судьба осталась сыну, попавшему в неполные шестнадцать лет в специализированный детский дом «для детей врагов народа», неизвестной: родители бесследно сгинули за оградой сталинских лагерей… Куда был отправлен и достигший шестнадцати лет Ганс.
Ему повезло больше: пробыв в лагере полтора года, сумел попасть в штрафбат, формировавшийся из политзаключенных, затем — чудом выжить на фронте и даже вернуться в Москву после Победы… Правда, ненадолго.
О нем, к сожалению, не забыли, в сорок восьмом Ганс Рудольфович, перебивавшийся в течение трех лет случайными заработками, вновь был арестован. Его ожидали впереди еще пять с лишним лет лагерей — вплоть до реабилитации в пятьдесят четвертом…
Валерий подозревал, что герр Мотойер, как он предпочитал сам представляться незнакомым людям, был настоящим гением. И, видит бог, у Померанцева были для этого все основания… Сумевший после реабилитации поступить на психологический факультет МГУ, Ганс Рудольфович занялся после его окончания весьма редкой и решительно не одобряемой властями исследовательской работой: Мотойер, еще с лагерных времен заинтересовавшись психологией преступников и преступлений, создал в этой связи целую топологическую систему, основываясь на знании уголовно мира России…
Валерий знал, что не раз и не два увольняли Профессора в те годы с преподавательской работы за «неправильные убеждения»… К тому моменту, как судьба свела Померанцева с этим удивительным человеком, герр Мотойер уже лет десять, как находился на «заслуженном отдыхе» и проживал на крохотную пенсию в огромной квартире, которую ему сгоряча вернули после реабилитации: когда-то в ней жили его родители и он сам, мальчишкой…
И в свои семьдесят лет, когда по чьей-то рекомендации Померанцев обратился к Профессору за консультацией, и в нынешние восемьдесят, Мотойер продолжал заниматься любимым делом, и сотрудничество их было, несомненно, взаимовыгодным. Благодаря Валерию Профессор изредка пополнял свою уникальную картотеку уголовных дел, анализировал которые с точки зрения все той же неодобряемой психологии, что касается Померанцева — поскольку источников информации у Мотойера было куда больше, чем возможно представить, Ганс Рудольфович с его обширнейшими знаниями, ясным умом и четким, несмотря на возраст, мышлением, был поистине незаменим в качестве консультанта, особенно если речь шла о не совсем обычных ситуациях.
За прошедшие годы Валерий и герр Мотойер подружились настолько, что Померанцев не мог окончательно решить, можно ли считать Профессора своим агентом, или отнести его к категории несомненно ценных, но все-таки знакомых… Зная, на сколь скудные средства живет старик, он ему, разумеется, платил по мере возможности за помощь — так же, как и остальным своим агентам. Однако сами их отношения ничего общего с официальной связью между сыщиком и агентом не имели…
— Ну-с, молодой человек, прошу!
Ганс Рудольфович за то время, пока они не виделись, как с удовлетворением отметил Валерий, ничуть не изменился: все та же сухощавая и абсолютно прямая фигура, все тот же прищуренный взгляд умных серых глаз под густыми и абсолютно черными, в отличие от пышной седой шевелюры, бровями. И конечно, все та же лакированная тросточка с ручкой в виде головы льва в руках… Красивый, породистый старец! Слово «старик» про него как-то не выговаривается.
«Прошу!» означало приглашение в хорошо знакомую Валерию гостиную, обставленную старомодной мебелью, большую часть которой составляли огромные и тяжелые, словно памятники, кресла, обтянутые чехлами из суровой ткани… До того момента, как Померанцев впервые попал в эту квартиру, одно такое кресло он видел только на картинке в школьном учебнике: то был портрет Ленина, то ли рисованный, то ли отснятый, на котором вождь сидел в свободной позе именно в таком вот кресле…
С удовольствием опустившись в «ленинское» кресло (и правда удобнейшее!), Валерий с не меньшим удовольствием обнаружил, что на столике, стоявшем между ним и усевшимся напротив хозяином, уже стоит бутылочка неизменного рейнского винца, которое Профессору доставляли систематически друзья непосредственно из Германии, два хрустальных фужера и тарелочка с твердым сыром. Независимо от того времени, в которое Померанцев здесь появлялся, и даже в столь ранний час, как сегодня, Мотойер, изучивший вкусы своего гостя, ставил на стол такую вот бутылочку…
— Поухаживайте за стариком, разливайте сами, — улыбнулся Ганс Рудольфович, — а уж после и к делам можно переходить… Вы ведь по делу, как обычно?
— По делу, — не стал отпираться Валерий. И, пригубив действительно замечательного вина, Померанцев перешел к цели своего визита.
Как всегда, очень внимательно выслушавший его Ганс Рудольфович немного помолчал, размышляя о чем-то своем, и наконец, к облегчению Померанцева, слегка кивнул.
— Виталий Егорович Кругликов, говорите… — задумчиво проговорил старик. — Что ж… Личность, если я только ничего не путаю, и известная, и весьма занимательная… С необычной, но, увы, для последнего российского десятилетия вполне типичной биографией… Подождите минуточку!..
Герр Мотойер легко поднялся с кресла и скрылся в соседней с гостиной комнате. Валерий побывал в кабинете хозяина за эти годы всего пару раз, но прекрасно помнил ее обстановку, состоявшую из бесчисленного количества стеллажей, занимавших все стены, и большого письменного стола со стулом… Как он и предполагал, Ганс Рудольфович довольно быстро отыскал нужную ему папку, хранились которые в соответствии со строгой авторской системой, и, вернувшись, снова сел напротив гостя.