— Э-э… Значит, так. Волосы у него каштановые. Глаза не то голубые, не то серые. А может… и то и другое вместе. Такое ведь бывает?
— Несомненно, — кивнул Александр Борисович, записывая в блокнот приметы таинственного «любовника». — Продолжайте.
— Лицо у него бледноватое. Я еще подумала: может, болеет? Щеки… щеки слегка припухлые. Как у ребеночка. А рот большой, и губы красные. А на подбородке — вот тут вот… — Лариса Петрована ткнула себя пальцем в сухой подбородок, — ямочка. Как у Фокса из «Места встречи».
— Ямочка… Ясно. Рост, я так понял, высокий?
— Да вот как у тебя. Ну, может, чуть повыше.
— А плечи? Плечи у него широкие?
Старушка подумала и кивнула:
— Да. Я же говорю: мужик видный! Я бы и сама в такого влюбилась. — Она кокетливо пригладила седые волосы сухой ладошкой, похожей на куриную лапку.
— Это все, что вы помните?
Старческие глазки Ларисы Петровны возмущенно сверкнули:
— А вам что, мало? В былые-то годы милиция по этим приметам враз бы человека отыскала! Тогда наша милиция работать умела, не то что нынешняя.
— Спасибо на добром слове. — Александр Борисович спрятал блокнот и ручку в карман. Затем протянул старушке визитную карточку: — Здесь мой телефон. Если вспомните еще что-то — звоните. Да, и еще: кажется, я забыл спросить: как ваша фамилия, Лариса Петровна?
— Пронина я.
— Тогда все понятно, — улыбнулся Александр Борисович, поднимаясь со скамейки. — Ну-с, всего хорошего, Лариса Петровна! Спасибо за душевный разговор!
Тепло распрощавшись со старушкой, Турецкий вошел в подъезд и поднялся в лифте на пятый этаж. Перед тем как нажать на кнопку электрического звонка, Александр Борисович невольно поежился, представляя себе печальную картину, которая ждала его за этой дверью. Все-таки беседовать с расстроенными женщинами — один из неприятнейших моментов, связанных с его профессией.
«Да и в остальном приятной ее никак не назовешь», — вздохнул Александр Борисович и решительно вдавил пальцем черную кнопку звонка.
8
Вопреки ожиданиям Турецкого, Маргарита Павловна Костюрина оказалась совсем еще молодой и довольно красивой женщиной (даже несмотря на заплаканное лицо). На вид ей было лет тридцать — тридцать пять, высокая и стройная, с длинными, как у фотомодели, ногами, но несколько оплывшими бедрами и начавшим намечаться вторым подбородком.
Одета Маргарита Павловна была в длинное черное платье, которое делало ее еще элегантнее.
— Маргарита Павловна, если вы не готовы сейчас говорить, я могу зайти в другой раз, — сразу же сказал Турецкий, едва усевшись в предложенное кресло.
— Нет-нет… — Она вытерла платком глаза. — Поговорим сейчас.
— Тогда начнем с самого начала. Как вы думаете, у кого могла найтись причина, для того чтобы… — Турецкий замялся.
— Нет, — сказал Костюрина. — У Валерия Аркадьевича не было врагов, если вы об этом. Представить себе не могу, чтобы кто-то мог его настолько ненавидеть… — Маргарита Павловна снова всхлипнула и ткнулась носом в платок.
— Да, я понимаю, — тихо сказал Александр Борисович. — И все же кому-то он помешал.
— Это все его работа, — приглушенно произнесла Костюрина. — Никогда не хотела, чтобы Валерий Аркадьевич занимал ответственные посты. У большого человека обычно и враги большие, так ведь? Правда, о работе Валериной я ничего не знаю. Он никогда со мной об этом не говорил.
— Маргарита Павловна, — мягко начал Турецкий, — иногда по долгу службы мне приходится задавать людям нелицеприятные вопросы. Вы уж не обессудьте.
— Нет-нет, ничего, — печально закатив красивые темные глаза, кивнула Костюрина. — Я ведь понимаю, это ваша работа.
— Тогда расскажите мне о Борисе.
— О… к-ком? — открыв от изумления рот, переспросила Маргарита Павловна.
— О Борисе, вашем друге, — спокойно повторил Турецкий. — По изможденному лицу Костюриной разлилась бледность. Не в силах скрыть волнение, она приложила ладони к высокой груди и заговорила дрожащим голосом:
— Я не понимаю, о чем вы. Я не знаю никакого…
— Высокий, импозантный, с длинными, каштановыми волосами и ямочкой на подбородке. — Александр Борисович добавил в голос холодка. — Маргарита Павловна, если вы и в самом деле хотите помочь следствию, вы не должны ничего скрывать.
Костюрина возмущенно вскинула лицо, но вдруг плечи ее обмякли, подбородок опустился на грудь, и она горько зарыдала.
— О господи… — говорила она сквозь рыдания. — Я не хотела… Видит Бог, не хотела… Он сам… сам…
Александр Борисович терпеливо дожидался, пока Костюрина успокоится. Наконец слезы перестали литься из ее глаз. Она тщательно высморкалась в платок и подняла на Турецкого слегка припухшее, красивое лицо. На этот раз глаза ее смотрели твердо и как будто даже с вызовом. Губы подрагивали, но скорее не от горести, а от гнева.
— Значит, вы знаете про Бориса, — сухо сказала она.
— Знаем, — в тон ей ответил Турецкий.
— Откуда? А впрочем… неважно. Почему я должна вам о нем рассказывать? Какое отношение это имеет к… — Голос женщины вновь дрогнул. — К убийству моего мужа?
— Может быть, имеет. А может, нет. Важна каждая деталь.
Не выдержав спокойного, холодного взгляда Турецкого, Маргарита Павловна вновь опустила глаза.
— Ну хорошо. Три месяца назад, — медленно заговорила она, — я узнала, что у моего мужа есть любовница. Я никогда не была ревнива, поверьте. В нашей паре ревнивцем всегда был Валерий. А тут… Все началось с того, что моя… подруга застукала его с этой шлюхой в ресторане. Мне-то он сказал, что задержится на совещании у мэра. Не знаю, о чем там он совещался с этой раскрашенной куклой, только из ресторана они вышли в обнимку. Сначала я была в ярости! Потом… потом на меня накатила тоска. Я позвонила своему старому школьному другу и попросила его приехать. Друга зовут Борис Покровский.
Маргарита Павловна посмотрела на Турецкого и откинула с бледного лба темную прядь.
— Боря — режиссер, — объяснила она. — Он ставит пьесы в Театре «Логос». Слышали о таком?
— М-м… Вообще-то я не театрал.
— Понятно. Это очень хороший театр, но он пока не раскручен. Поверьте мне, когда-нибудь фамилия Бори будет греметь по всей Москве.
— Охотно верю. Итак, вы позвали Бориса.
Маргарита Павловна кивнула:
— Да. Мне нужна была поддержка, понимаете?
— И он приехал?
— Да, он приехал. Я хотела посоветоваться, что мне делать дальше. Я хотела тут же подать на развод, но Боря отговорил меня. Он сказал, что развод — это крайняя мера. И что ребенок не должен страдать из-за ошибок их родителей. У нас ведь с Валерием Аркадьевичем сын. Ему пять лет, он сейчас у бабушки… Бедняжка… что с ним будет, когда он обо всем узнает…