Лицо Найденова вытянулось от удивления:
— Нет, конечно, а с чего ты взял, Федор Иванович, кажется…
— Васек, зачем Федор Иванович, просто Федя я. Ты уверен, что здесь чисто?
— Абсолютно, — пожал плечами Василий. — А что случилось?
— Ничего, Вася, хорошего не случилось, — внезапно помрачнев, сказал Полетаев, открывая коньяк и разливая в стаканы по половине. — Закуска у тебя есть?
— Найдется, — Найденов внезапно засуетился, стал вытаскивать из холодильника алюминиевые тарелки с остатками пищи, накрытые сверху чайными блюдечками. Достал банку шпротного паштета, масло в масленке, замерзший хлеб тоже вынул из холодильника и все это расставил на столе рядом со стаканами.
Полетаев придвинул к столу пластмассовый стул с металлическими ножками и уселся на него.
Вася поднял стакан с коньяком, понюхал, поморщился:
— Ну что, с праздничком, что ли?
— Давай за все новое в этом новом году. Чтоб все у нас было новое: и работа, и место жительства, и вообще… все, — совершенно серьезно, пытаясь донести до Найденова подтекст, сказал Полетаев, и они сдвинули стаканы.
Выпили. Полетаев крякнул, но закусывать не стал. Василий закашлялся и, схватив пальцами масло, стал его, замерзшее, кусать, чтобы заесть.
— Давно не пил я, надо признаться, — сказал Найденов.
— И баб наверняка давно к тебе не водили, — усмехнулся Полетаев.
— Точно, — кивнул Вася.
— Однако тебе тоже скучно здесь, как я погляжу, как и мне, Василий?
— Я бы не сказал. Я вообще-то тут работаю… Почти так же, как и раньше, в Коломне…
— Ушек точно нет? — понизив голос, спросил Федя.
— Сто процентов.
— А ты доверчивый, как я погляжу, — сказал Полетаев, ухмыляясь и по новой разливая коньяк.
— Возможно. Будешь поневоле тут «доверчивым» с вами… — Васино лицо искривилось в нехорошей усмешке.
— Я вообще-то наслышан, почему ты здесь. Я даже горжусь тобой, горжусь, что в нашей зоне сидит второй Сахаров.
— Загнул, Федор, — уже более добродушно усмехнулся Василий Найденов. — Какой я Сахаров, так… Обыкновенный бывший мэнээс — младший научный сотрудник. И я совсем не уверен, что буду когда-нибудь академиком.
— Будешь. Это я тебе обещаю, — вдруг совершенно серьезно сказал Полетаев.
— Не смешно, гражданин врач.
— Слушай, Найденов, сюда. Мы с тобой находимся в очень нехорошем месте, надеюсь, ты это понимаешь?
Василий согласно кивнул и с написанным на лице недоверием смотрел на непрошеного гостя.
— Вот ты здесь сидишь со своими компьютерами, и я здесь сижу с вами. А неплохо было бы, если бы мы объединились да оба сделали отсюда ноги. Как на это смотришь, Вася?
— Это что, новогодние поздравления? — усмехнулся Найденов.
— Нет. Я вытащу тебя отсюда, и раз ты работал на иностранные разведки, то тебе лучше жить в той стране, на которую ты и работал, не так ли? — Полетаев поболтал в стакане коньяк, задумчиво глядя на коричневатую жидкость.
Найденов молчал. Он обиженно сопел носом, точно ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Наконец он перестал сопеть:
— Ерунду ты говоришь, Федор, ни на кого я не работал, у меня действительно крыша немного поехала на религиозной почве. Ты же просто не знаешь… Видно, это судьба у нас у всех такая, у всех, кто в коломенском КБ работал. До меня там был один прибалт, Эдмунд Мукальский, так его вообще уже нет на этом свете. А я, честно говоря, рад, что хоть здесь нахожусь, но еще живой и таскаю ноги. Да ты хоть знаешь, кто я такой?
— Не знаю, Вася. Кое-что слышал от Кузьмина, от Кошкина, но лучше не верить слухам. Лучше всего мне верить. Я уже это говорил тут одному пациенту, который мне понравился, — я врач хороший! Мне верить можно, понял, профессор?
— Понял, эскулап, — недоверчиво усмехнулся Найденов.
— Ну так кто ты на самом деле? Террорист, шпион или действительно бывший дурак?
— Точно. Бывший дурак. Правда, очень умный бывший дурак, — рассмеялся Найденов. — Я работал у самого Победова, я его, можно сказать, лучший ученик… Это же он мне сюда компьютеры приволок, книги необходимые, правда, не без помощи этого генерала, — вздохнул Найденов.
— Генерала? Какого генерала?
— Генерала Ваганова. Скользкая личность, я тебе скажу.
— Ничего, не страшно, я сам лейтенант медицины, — рассмеялся Полетаев. — А кто такой Победов?
— Победов — то же самое, что живущий ныне Стечкин, что Калашников… Генеральный конструктор ракетных установок — Сергей Павлович Победов, вот кто он. А я его правая рука, — вздохнул Василий. — Правда, бывшая правая рука…
— Так ты по ракетам специалист? — перешел на шепот Федя.
— А ты не знал? Да лучше этого и не знать, — вздохнул еще раз Василий и запустил пятерню в свои рыжеватые волосы, почесав затылок.
— И что же ты конструировал у этого Победова, тоже ракеты?
— Конечно, если тебе интересно, могу рассказать кое-что, что уже рассекречено, естественно, потому что кто тебя знает?..
— Точно, пока ты меня не знаешь. Я хоть и не Горбачев, но вытащу тебя отсюда, если ты, конечно, никого не убил!
— Да что ты, никого я не трогал… и не работал я ни на какие разведки, это тебе навешали макароны на уши… Говорю же, так получилось, — вздохнул Найденов и, отвернувшись от Федора, глянул на маленькую бумажную иконку Богоматери, висевшую на стене, над кроватью.
Полетаев перехватил его взгляд, но спрашивать не стал, надеясь, Василий сам расскажет, что посчитает нужным.
— Давай, что ли, вздрогнем, — поднял стакан Федор.
Найденов последовал его примеру: они чокнулись, выпили. Василий закусывать не стал. Он молчал, нахмурившись. Полетаев ждал.
— Знаешь, Федя, тут придется издалека начать, чтоб тебе было понятно. Я ведь лишь помощник генерального конструктора, это он — академик, Сергей Павлович Победов. Я с ним в Коломне, вот как с тобой сидел на кухне, коньяк тоже пили.
— Может быть, ты мальчишкой и Королева знал, и Гагарина? — усмехнулся Федор.
— Да нет же, говорю! Я помощник генерального конструктора по ракетам, но не космическим, разницу понимаешь, Федя?
Ну в общем, история была такая…
После окончания второй мировой войны Союз не вылезал из многочисленных локальных конфликтов, ну да это любому офицеру известно, хоть и не афишировалось в прессе.
Дележ рынка сбыта, распределение зон политического влияния и, наконец, проверка новых видов оружия толкали нас на это. Война с земли постепенно переносилась в небо. Американские самолеты дали жару еще в пятидесятые годы. Жгли джунгли напалмом, взрывали первые пластиковые бомбы; но это был лепет, хоть и не детский, по сравнению с тем, что было изобретено в дальнейшем.