– Ну так, ну так, – довольно потирал руки, слушая ее, Калинченко. – А как вы сами-то думаете, почему они собрались все вместе, такая разношерстная компания?
Настю все это не на шутку начинало злить. Ей казалось, что самое главное – это «чичики» и ее машина, на которой Георгий уехал из ресторана и на которой потом ехал утром, а этот все расспрашивал – дотошно, въедливо – о том, кто был за столом, о чем разговаривали. Нехотя она рассказала о том, как кавказцы втроем вспоминали молодость и какой-то дурацкий ансамбль, сильно запавший им в душу. Однако она видела, что хозяину кабинета нужно что-то другое, что ему не интересно ни про ансамбль, ни про молодость кавказцев; ему нужно было что-то жареное. И назло ему, она сказала:
– Хотите, спою эту их песню?
– Ну да, ну да, – забормотал Калинченко, немного смущенный ее натиском. – Нет, песню не надо, голубушка. Вообще-то вы так много всякого интересного рассказываете, я вот думаю, может, мне стенографистку позвать, а? Как считаете?
– Как хотите, – равнодушно сказала Настя. – Я, собственно, все уже рассказала, больше мне и рассказывать-то нечего.
– Ну как же нечего, как же нечего, – остановил он ее. – Мы еще с вами не договорили. – Ей показалось, что у него по губам скользнула какая-то нехорошая, злорадная улыбка. – Значит, – уточнил он, – в разгар драки вы и Георгий Андреевич сели в вашу машину… Машина какой марки?
Она еще раз назвала марку, сообщила, что машину вел ее личный водитель, что машина у нее по доверенности.
– А кто ее владелец? – тут же уточнил Калинченко, хотя пять минут назад она уже все это ему рассказала.
Он все записывал теперь, каждое ее слово, и лицо его становилось все довольнее и довольнее.
– Ну-с, и куда же, значит, вы потом поехали?
Настя еще дома обдумывала этот разговор, и ей почему-то казалось, что этот вот деликатный момент – куда поехали, где ночевал Георгий – ей удастся как-нибудь обойти. Святая простота!
– Послушайте… Простите, забыла, как вас зо-вут…
– Юрий Степанович.
– Простите, Юрий Степанович, может, не надо об этом? Ведь главное-то совсем в другом, почему вы не хотите меня услышать! Главное в том, что на нас напали бандиты, которые, как мне кажется, вполне могли потом из чувства мести стрелять в Георгия Андреевича. Ведь вы же ищете тех, кто стрелял, они ведь даже убили одного человека, насколько я знаю, а вы все спрашиваете неизвестно о чем…
– Э нет, милочка, уж это мне лучше знать, в чем главное. Тут все важно. Так что рассказывайте, рассказывайте, не стесняйтесь, как у доктора…
– Хорошо, я расскажу, если так надо. Но я могу надеяться, что сообщенная мной информация никуда не выйдет из вашего кабинета? Вернее, из вашего здания… Ну не пойдет дальше органов… – Она запуталась.
– Вы что, не доверяете нам, работникам правопорядка? – напористо спросил Калинченко. – Вы, кажется, не о том думаете, дорогая Анастасия.
– Нет, я думаю как раз о том. Тут интимные секреты других лиц, очень хороших, очень порядочных, и мне не хотелось бы… понимаете? Дадите мужское слово, что не используете это во вред Георгию Андреевичу?…
Калинченко уже и не думал скрывать торжества, которое расцвело на его лице.
– Ну что вы, милочка, какие тут могут быть мужские слова! Это ж следствие. Давайте, давайте рассказывайте.
– А если не стану?
– Как это – не станете? Не имеете права, не станете – расценю это как отказ от дачи показаний.
– Ну хорошо, если вы считаете, что это надо для раскрытия преступления, пожалуйста… Но только я вас все же прошу… У человека жена, девочки, понимаете?… Я если скажу, то скажу только потому, что не хочу, чтобы его снова…
– А вы считаете, что это может быть снова? Почему?
– Ну не знаю… Мне так кажется…
– Ладно, оставим это пока. Итак, куда вы потом поехали?
– Но все же я вас очень прошу… Мы поехали ко мне, решили, что так будет лучше…
– Это в каком же смысле?
– В том смысле, что если бы Топуридзе начали преследовать эти уголовники, которые напали сначала на меня, а потом на него, – они бы не смогли его найти, даже зная, где он живет.
– Ну да, ну да, – сказал Калинченко со своей паскудной улыбочкой, выводящей Настю из себя. – Какое милое объяснение… Скажите, а давно вы состоите с Топуридзе в связи?
– Вы еще спросите, в какой позе, – не выдержала Настя, но мгновенно взяла себя в руки. – А ведь я могу и послать вас, полковник. И очень далеко, между прочим. Ведь я сама к вам пришла, добровольно, чтобы помочь найти убийц, а вы все норовите в грязном белье ковыряться, норовите из следствия устроить какую-то похабень… Я могу в Генеральную прокуратуру пойти с жалобой на прокуратуру городскую…
– Ну, ну, ну, вы давайте-ка не кипятитесь, Анастасия, здесь ведь государственное учреждение, между прочим. Это вы там, вне этого здания, артистка, певица и все такое. А здесь вы просто дающая показания свидетельница. Показания, которые, кстати, вы просто обязаны были дать, а не утаивать от следствия столько времени. А грубить мне не надо, грубить незачем, да и не идет вам. И, кстати, я не полковник, а старший советник юстиции…
– Да? – издевательски-равнодушно спросила она, чувствуя, что с каждым словом делает себе хуже – этот урод, которого она, кажется, недооценила, обретал с каждой минутой все большую власть над ней. Она вздохнула. Нет, пока еще не поздно, надо вставать и уносить отсюда ноги…
А он, видя ее подавленность, сказал вдруг, не переставая улыбаться:
– А кстати, дайте-ка мне ваш пропуск, хочу уточнить кое-что.
И она как дура снова поддалась, поверила, протянула ему пропуск.
Он взял эту ничего для нее не значащую бумажку, многозначительно положил ее перед собой и торжественно объявил ей:
– Так вот, дорогая Анастасия… м… По совокупности того, что вы мне сейчас рассказали, а главное – принимая во внимание обстоятельство, что вы отказываетесь сообщить следствию многое из того, что вам по этому преступлению известно, вынужден произвести ваше задержание.
– Это с какой же стати? – спросила ошеломленная Настя. И добавила, во второй раз за сегодня вспомнив свою бурную студенческую юность: – Ты чего, милый, ох…л, что ли?
В кабинете повисла нехорошая, не предвещающая ничего доброго тишина, но Настя уже была готова ко всему, а главное – драться до конца. Уж чему-чему, а этому она за годы своего восхождения на олимп научилась замечательно.
– Но-но, – важно сказал Калинченко, раздуваясь от собственной значимости. – Попрошу в учреждении без этого… без этих ваших штучек… Если до сих пор не поняли, поясню. Я имею право, гражданка Величанская, задержать вас по подозрению в соучастии в преступлении, выразившемся в подготовке покушения на жизнь должностного лица… Вот и выйдет тебе, милочка, твоя интимная жизнь бочком-с, раз не хочешь помочь следствию. Как говорится, ты все пела – это дело, ну а теперь придется поплясать на нарах в СИЗО…