А все произошло случайно: кто‑то из приятелей-собутыльников Григория предложил ему зайти к одной «серой мышке», которая была сиротой, чтобы раздавить бутылку водки. Не часто балуемая мужским вниманием, хотя бы и меркантильного свойства, Алевтина засуетилась, накинула на себя лучшее платье и выставила на стол свои чудные пирожки с черешней. Видно, пирожки Григорию так сильно пришлись по душе, что он, под воздействием алкоголя и хорошего расположения духа, заболтав молодую хозяйку, увел ее в спальную комнату.
Проснувшись ранним утром в объятиях Алевтины, ничего приятного он не ощутил. Однако, взглянув на нежное хрупкое существо с точеной фигуркой, лежащее рядом, сразу вспомнил, что ночью лишил ее девственности, и доказательство, в виде кровавого пятна, тут же обнаружил на белоснежной простыне. Неожиданно в нем вдруг проснулась такая нежность к девушке, на четырнадцать лет моложе его, что он принялся ласкать и покрывать поцелуями ее бархатистую кожу. Девушка проснулась, обвила его шею своими маленькими ручками, и они вновь слились в любовных играх. Только на этот раз, кроме боли,
Алевтина испытала некую дрожь во всем теле и приняла ее за любовь.
Они стали изредка встречаться, и всякий раз все заканчивалось постелью и страстными объятиями. Через пару месяцев она, смущаясь и краснея, объявила о своей беременности. К удивлению приятелей, Григорий не стал долго раздумывать и женился на ней: Алевтина была нежной, преданной, отличной хозяйкой, а кроме того, терпеливой женщиной. Ни для кого не было секретом, что Григорий уже на следующий день после свадьбы, сильно избил Алевтину, а позднее, когда понял, что она никогда никому не пожалуется, стал избивать ее регулярно, вымещая на бедной женщине свои жизненные неурядицы.
Когда маленький Коля подрос, Григорий ни разу не только не запретил сыну садиться за стол, когда кто‑нибудь из его приятелей выпивал у них в доме, а часто сам подзывал его присесть рядом. А это случалось столь часто, что вскоре Николай на равных с взрослыми дядями, даже не морщась, мог влить в свой молодой организм даже полный стакан водки на едином дыхании.
Когда Николаю исполнилось пятнадцать лет, отца постигла участь многих мужчин рода Будалова: Григорий умер от цирроза печени. И после смерти ненавистного мужа, постоянно унижавшего и избивающего ее, Алевтина, словно очнувшись от заколдованного сна, неожиданно расцвела, словно бутон розы в ясную весеннюю пору. У нее появилась куча поклонников, но она, к удивлению всех подруг, более ни с кем не захотела связывать свою жизнь. Имея горький опыт замужества, Алевтина была уверена, что все мужики алкоголики и драчуны.
Всю свою невостребованную чувственность Алевтина перенесла на сына и в какой‑то момент настолько увлеклась в игру с ним в материнскую любовь, что однажды, поддавшись на уговоры сына, выпила с ним добрый бокал портвейна «Агдам», отмечая его пятнадцатилетие. До этого, в последний раз Алевтина выпила лишь на свадьбе, да и то лишь бокал шампанского, когда новоиспеченный муж в пьяном угаре впервые избил ее на следующее утро. С того дня Алевтина поклялась не пить и молчаливо терпела все пьяные выходки своего мужа. Терпела ради единственного сына, единственного близкого человека, в ком души не чаяла.
Выпив с сыном в день его пятнадцатилетия, она не заметила, как ее потянуло на «подвиги», и утром женщина проснулась в объятиях своего любимого сына. Толи в пьяном угаре, то ли подвели плотские фантазии, то ли давнее отсутствие мужской ласки так подействовало на жаждущее любви тело. Но утренние воспоминания о ночи были столь сладострастными, что Алевтина не раздумывая ни секунды, принялась нежно прикасаться пальчиками к бархатистой коже на молодом красивом теле спящего сына. У него была такая нежная кожа, что, лаская ее, она получала такой оргазм, какого у нее никогда не было с покойным мужем.
А Николай, еще не протрезвев до конца, легко поддался ласкам своей матери: его тело еще не успело остыть от ночных нежностей и отлично помнило некоторые моменты их бурной ночи. До этого у него были попытки близости с женщинами и довольно много, но ни с одной из них у него так ничего не получалось: его приятель никак не хотел вставать во всеоружии и помогать ему в его желании. И всякий раз Григорий, пробуждаясь с новой очередной потаскухой, не испытывал ничего кроме омерзения и пустоты, и едва продрав глаза тут же исчезал прочь, чтобы его не стошнило.
Все чаще Николаю казалось, что в том, что его плоть никак не хочет отозваться на его позывы, его собственная вина, но постепенно во всех своих неудачах стал винить женское «отродье», именно так он отзывался обо всех женщинах. И никак не мог понять, что в нем не так, почему его приятель не хочет реагировать на женщин?
Да, иногда он ловил себя на мысли, что его мать — красивая женщина, а ее фигурка столь точеная, что действительно напоминает девичью, и он никак не мог налюбоваться ею. Тем не менее ему и в голову не могло прийти, что у него с матерью может произойти настоящая близость, какая бывает у мужчины и женщины.
После утренних ласк матери, когда он с головой окунулся в них, Николай испытывал разные ощущения: с одной стороны, он вдруг впервые ощутил себя настоящим мужчиной, но, с другой, неожиданно начинал испытывать такой необъяснимый стыд, что в какой‑то момент он неожиданно сорвался и принялся кулаками охаживать бока своей несчастной матери. Бил и не мог понять, почему он испытывает не горечь, не стыд, не вину, а истинное наслаждение: в какой‑то момент он даже ощутил настоящий оргазм, извергнувшись прямо на ее хрупкое тело бурным потоком порока.
Но сама Алевтина его побои расценила как проявление настоящих чувств. Из серии народных сказок типа: бьет, значит любит!
Это было для нее настоящим смятением чувств. Во время его избиения Алевтина тоже несколько раз испытала настоящий оргазм, извергнувшись бурным потоком страстного нектара.
Кровь из носа, синяк под глазом, все тело в синяках, а Алевтина счастливо смеется и на разные лады повторяет, поворачивая ему то одну щеку. То другую:
— Так, милый мой! Еще, любимый! Сильнее! Еще! Еще! Бей меня! Бей!
Ее все еще молодое стройное тело извивалось от страданий и сладострастия, а разбитые губы, не чувствуя боли, продолжали и продолжали расцеловывать все его тело: от макушки до его плоти и его пальцев на ногах.
Наконец, усталость взяла верх, и они провалились в царство Морфея, забывшись в глубоком сне. Когда же Алевтина проснулась, то сына рядом не обнаружила, но воспоминания о пережитой страсти отвлекли от горестных мыслей о том, что тот просто сбежал, и она, быстро прибравшись, наведя чистоту и замазав синяки косметикой, счастливая ушла на работу.
В эту ночь Алевтина поняла, что вся ее жизнь с этого момента будет принадлежать ее любимому сыну! По всей вероятности, она интуитивно ощущала, что эта страсть послана ей, если и не самим Богом, то проведением точно. И эта страсть не продолжится долго: почему‑то она была в этом твердо уверена и потому всякий раз отдавалась своему сыну, как в последний раз.
Но у Николая, когда он протрезвел полностью, возникли совсем другие ощущения. Жалость к себе, ненависть к матери, ненависть ко всем женщинам на земле, желание все крушить, ломать, и при всем при этом его мысли нет–нет да возвращались к прошедшей ночи, вспоминались наиболее страстные моменты. Конечно, он гнал прочь эти мысли, пытаясь вызвать в себе настоящую ненависть к той, которая, как ему казалось, использовала его только лишь для того, чтобы получить удовольствие для самой себя.