— И это правильно! — легко согласился Никитич. — Без веры друг в друга какая может быть любовь?
— Когда вы сможете позвонить?
— Попробую сегодня, если удастся найти того, кто подменит меня здесь на часок, тогда уже вечером ты будешь все знать. Если не найду, то завтра непременно все разузнаю, но ты узнаешь послезавтра, в мою следующую смену, пойдёт?
— Спасибо вам, Никитич! — искренне поблагодарил Серафим и крепко пожал ему руку.
— Не на чём… — смутился вдруг старший прапорщик, потом быстро вышел из камеры и закрыл на собой дверь.
А Серафиму ничего не оставалось, как ждать, и он настроился на то, что правду узнает через день. Тем не менее ошибся: Никитич вновь открыл «кормушку» через пару часов. Он ещё ничего не успел сказать, как Серафим все понял по его глазам.
— Валечки больше нет… — то ли утверждая, то ли спрашивая, обречено проговорил он.
— Крепись, сынок, твоей любимой действительно больше нет, — дрожащим голосом подтвердил старший прапорщик.
— Что с ней случилось? — Серафим говорил бесцветным, словно у робота, голосом.
— Даже и не знаю… — заколебался Никитич. — Стоит ли тебе знать такие страшные подробности?
— Говорите все! — твёрдо попросил Серафим.
— Сначала я позвонил по тому телефону, что ты мне записал: никто не ответил, тогда я решил поехать по адресу, благо это не так далеко оказалось… Думаю, дай соседей поспрашиваю… Обычно они все знают! Могли же мать с дочерью уехать куда: отдыхать там аль ещё куда… — пояснил Никитич. — Короче говоря, приехал, а возле подъезда старушки сидят… они-то мне обо всём и поведали, — его голос дрогнул.
— Рассказывайте… — снова попросил Серафим.
— Твою Валечку испоганил какой-то насильник! — выдохнул старший прапорщик.
— Дальше! — металлическим голосом бросил Серафим, на его скулах заиграли желваки, стиснутые в кулак пальцы побелели до хруста в суставах, а все тело напряглось.
— По всей вероятности, не выдержав такого позора, девушка покончила с собой: повесилась прямо в своей комнате… Причём не знаю, правда это или выдумки, но бабушки говорят, что одета она была в подвенечное платье…
— Это правда, — процедил сквозь зубы Серафим. Что ещё?
— „ Что ещё? Её обнаружила несчастная мать и вызвала милицию…
— Насильника поймали?
— Какое там! — махнул рукой старший прапорщик. — Поймают они, как же: держи карман шире!
— Когда похороны?
— Так похоронили уже… — виновато проговорил Никитич и тяжело вздохнул.
— Господи, ну почему мне никто не сообщил? — глухо простонал Серафим.
— Так ведь некому было… — ответил Никитич, снова тяжело вздохнул и пояснил: — К сожалению, на этом трагедия семьи твоей невесты не закончилась: безутешный отец, узнав о смерти дочери, в тот же день скончался от разрыва сердца, и её мать, Марину Геннадиевну, эти ужасы тоже подкосили…
— Неужели умерла? — ужаснулся Серафим.
— К счастью или к несчастью, смотря с какой стороны посмотреть, но мама Валентины осталась в живых, но находится в реанимации… Правда, врачи обещают, что выживет… — он скривился и покачал головой. — Вот такие страшные новости я тебе принёс… Ты уж прости меня, дурака старого! Может, тебе хочется чего? — участливо спросил он.
— О чём вы?
— Ну, у меня в загашнике чекушка водочки есть… Накатишь стакан: легче станет!
— Нет, спасибо, отец… — монотонным голосом ответил Серафим. — Оставьте меня: хочу побыть один…
— А ты здесь не наделаешь глупостей? — осторожно поинтересовался Никитич.
— Обещаю остаться в живых, — заверил Серафим.
— Ладно, верю… — Никитич захлопнул «кормушку», постоял немного у дверей, прислушиваясь к тому, что делается в камере, после чего его шаги стали медленно удаляться по коридору.
Серафим опустился на скрещённые ноги, прикрыл глаза и попытался вызвать в памяти образ Валентины. На этот раз ему удалось, но она была не живая, а на фотографии. Хотя ему и казалось, что в её прекрасных и таких милых и родных глазах есть какая-то мольба к нему.
— Можешь даже не просить меня, любимая, об этом: я и так найду этого подонка и отомщу за тебя и твоих родителей! Клянусь, милая моя Валечка! — твёрдо проговорил Серафим.
И ему показалось, что глаза с фотографии любимой благодарно моргнули, и её изображение тут же исчезло.
— Да, милая, можешь нисколько не сомневаться: этого гада я сотру с лица земли. Найду, даже если придётся перетряхнуть весь мир! Куда бы ты не спрятался, в какую нору бы ты не забился: ты подохнешь! — со злостью процедил Серафим. — Запомни, мразь: тебя приговорил Сема Пойнт!
Теперь Серафим твёрдо знал, чем он будет заниматься: очищать Землю от всякой мерзости и бороться с любым проявлением преступности. И теперь это и будет его главной работой и его призванием.
— Теперь это мой долг: перед тобой, родная Валечка, перед твоими родителями, перед теми, кто погиб в Афганистане. В этом и состоит моё предначертание, мой жизненный путь, наконец, и я никогда не сверну с этого пути, чего бы это мне не стоило! Никогда! — торжественно, как клятву, произнёс он.
Как ни странно, но от принятого решения ему немного полегчало, хотя душа и продолжала скорбеть от непоправимой, страшной утраты. И Серафим решил уйти в воспоминания, чтобы ещё и ещё раз полюбоваться в этих воспоминаниях своей любимой. Увидеть её чудные глаза, её нежную улыбку.
Однако уйти в эти воспоминания он не успел: резко распахнулась «кормушка»:
— Понайотов!
— Серафим Кузьмич, тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, статья сто сорок пятая, часть вторая, — привычно отчеканил Серафим.
— «Слегка»! — объявил незнакомый прапорщик.
Это был совсем молодой парень, на вид ему вряд ли было больше двадцати лет. Судя по характерному акценту, он явно приехал с Украины.
Обычно в тюрьмах, где сидят, подследственные, существует два выражения, которыми выдёргивают из камеры того или иного задержанного.
Во-первых, главный вызов, заставляющий волноваться любого подследственного, в особенности того, кто ожидает ответа на кассационную жалобу: «Такой-то (фамилия) с вещами!»
Подобный вызов может означать и отправку на этап, и перевод на больничку, а возможно, но это уже, скорее, из области фантастики, и на свободу.
Во-вторых; вызов: «Такой-то (фамилия) слегка!» говорит о том, что его выдёргивают на допрос к следователю, к прокурору по надзору, или для разговора с адвокатом, а может быть, и к кому-нибудь из тюремного начальства.
Серафима вызвали «слегка». Что это могло означать? Неужели старший Кум снова что-то придумал? Все не успокоится никак.