Ерожин завел двигатель и медленно покатил по заснеженной улочке. Движение в городе замерло, и через пять минут он уже парковался возле гостиницы. В «Интуристе» портье долго выискивал ключ от его номера и не нашел.
— Ваш ключ забрали, — наконец-то сообразил он.
— Как забрали? — не понял Ерожин. Он поселился в одноместном номере, и кроме него там находиться никто не мог.
— Ваша жена забрала, — вспомнил портье.
Подполковник пожал плечами и пошел к лифту. Подойдя к двери, он на минуту остановился, потом взялся за ручку. Дверь открылась. Петр вынул из внутреннего кармана маленький английский пистолет, снял предохранитель и, опустив оружие в карман куртки, вошел в номер.
— Почему так поздно? — спросила Таня Назарова. Она по-домашнему улеглась на диване и рассматривала журнал мод.
Марк Захарович сидел в ложе и, опустив голову, внимательно прислушивался к каждой реплике своих артистов. Играли ребята превосходно и режиссера радовали. Сегодняшний спектакль особенно волновал Тулевича. В зале сидел его учитель Георгий Андреевич Барсов.
Восьмидесятилетний корифей продолжал руководить известным московским театром и, не смотря на возраст, сохранил острый критический ум. Вообще, к мнениям коллег Марк Захарович относился спокойно. Но оценку учителя ждал трепетно. Метр высказывал в лицо любому самые нелицеприятные суждения, и ждать от него снисхождения не приходилось.
Сценическое действо двигалось к финалу.
Пока все шло без накладок. Зритель в зале сидел напряженно, и каждое слово артиста до него доходило. Тулевич знал этот нерв, протянутый со сцены в зал.
— Я, я заказал убийство тележурналиста!
Этот подонок копал под мои деньги, но он мертв, а я богат! — сладострастно докладывал Маргарите очередной гость «Бала Сатаны».
— Мы в восхищении! — отвечала Нателла репликой своей героини.
Марк Захарович взглянул на сцену и невольно залюбовался Проскуриной. Трудно было поверить, что девица, жеманно вздыхающая в мелодраме Щербатова, и сегодняшняя Нателла — одно и то же существо.
«И Кастровский молодец, — с благодарностью подумал Тулевич о своем художнике. — Для того чтобы выпустить на сцену голую девчонку, создав при этом полную иллюзию театрального костюма, нужен талант». Малюсенький Кастровский свои спектакли никогда не смотрел. Он появлялся за полчаса до начала первого акта и, покачиваясь, направлялся в уборную к Проскуриной. Там художник без единого слова раскрывал свой чемоданчик с красками и ждал, пока актриса разденется. Затем так же молча, продолжая с трудом удерживать равновесие, расписывал ее тело и уходил. Марк Захарович знал, что все время, пока театральный художник не имеет новой работы, он пьян. Но стоило тому приступить к эскизам другой постановки, мастер завязывал с выпивкой и до премьеры в рот спиртного не брал.
— Пил Кастровский в Доме актера. Пил тихо, в одиночестве. Коллеги давно знали особенности характера маленького сценографа и за столик к нему не подсаживались.
«Надо подумать о репертуаре для Проскуриной. Хороша баба», — неожиданно решил Тулевич. Мысль о том, что он хочет с Нателлой делать очередной спектакль, зрела у режиссера подспудно, а сформировалась только сейчас.
— Мы в восхищении! — прозвучала финальная реплика героини, и зритель, как и на прошлых спектаклях, затих. Казалось, что пауза между последней фразой, брошенной со сцены, и громом оваций в зале длится бесконечно. Сегодня эта пауза особенно затянулась.
Марк Захарович уже заволновался. «Неужели провал?! Ведь спектакль шел превосходно и реакцию зрителя он чувствовал шкурой».
Наконец в мертвой тишине партера кто-то.: резко и громко крикнул: «Браво!»
Тулевич вздрогнул. Этот резкий голос он прекрасно знал. Так мог крикнуть только учитель.
И зал прорвало. Казалось, что от шквала оваций обрушатся стены и потолок. В артистов полетели цветы. Зрители вскочили с мест и стали рваться к рампе. Тут уже режиссер испугался по другой причине. «Не случилось бы давки. Хватит убитого грузина». Но беды не произошло.
Зрители остановились и стоя аплодировали.
Нателла, безжизненно опустив руки, застыла. На поклоны у нее не осталось сил. Грустные глаза, нарисованные на грудках актрисы, удивленно смотрели в зал, стройные ноги, на которых Кастровский изобразил извивающихся змей, с трудом удерживали ее. Воланд Поляков набросил на героиню халат и поддержал ее за талию.
— Режиссера! — услышал Тулевич и опять узнал знакомый резкий голос учителя.
Он поднялся с кресла, вышел из своей ложи и, обойдя по, фойе партер, поднялся на сцену.
Артисты, завидев его, схватили, подняли и под восторженный рев зрителей принялись подбрасывать вверх. Минут двадцать длилась вакханалия. Народ начал расходиться лишь после того, как в зале и на сцене стали выключать свет. Учитель пришел за кулисы и, обняв Тулевича, выкрикнул реплику Проскуриной:
— Мы в восхищении! Теперь веди меня в уборную к своей примадонне. Я должен выразить ей восхищение лично.
Обнаженная Нателла терпеливо ждала, пока костюмерша Зина смоет с нее «театральный костюм».
— Нателлочка, роднуша. Знакомься, Григорий Андреевич Барсов, собственной персоной, — представил Тулевич учителя.
Зина не успела смыть роспись с тела Нателлы до конца. Один глаз с ее груди исчез, а второй остался и жалобно взирал на мэтра.
Часть змеи на бедре продолжала высовывать свой ядовитый раздвоенный язычок, а на животе черной кляксой извивался хвост от недомытого черного кота.
Высокого красивого старика Проскурина узнала. Шесть лет назад, когда она начинала обучаться сценическим премудростям, Барсов вел в театральном институте параллельный курс. Начинающие студенты ходили смотреть на знаменитого режиссера. И, представ сейчас перед корифеем в таком виде, Проскурина ужасно смутилась.
— Не красней, детка. Поздравляю. Ты актриса! — ободрил ее Барсов. Потом, оглядев Нателлу с головы до пят, повернулся к Тулевичу:
— Марик, кажется, ты по-прежнему не женат?
— Да, Георгий Андреевич. Семья и сцена трудно сочетаются, — ответил режиссер.
— Не морочь мне голову. Я лучше знаю, что с чем сочетается, — ответил Барсов и обратился к Нателле:
— А ты, детка, замужем?
— Нет. Незамужняя я, — громко сообщила Нателла.
— Вот что, Марик, делай при мне своей примадонне предложение. Я буду шафером на вашей свадьбе, — строго приказал метр.
Зина выронила губку, которой стирала грим с примадонны.
— Какое предложение? — не понял Тулевич.
— Обыкновенное. Руки, сердца. Не знаешь, как это делается? Бери с показа и повторяй за мной, — усмехнулся Барсов и ловко опустился на колено перед Проскуриной. Марк Захарович растерянно моргал своими глазами навыкате. После переживаний за спектакль и волнений за артистов он соображал плохо.