Фатима подошла к Мише, взяла его за плечи и повела к кровати. Спокойно откинула покрывало, затем так же спокойно принялась раздевать хозяина. Миша стоял, не шевелясь.
Он не сопротивлялся, но и не сделал ни одного движения. Фатима расстегнула ему брюки, спустила их, усадила Мишу на кровать, сняла носки и смешные старомодные трусы, прозванные в народе семейными. Миша не шевелился.
Он ощущал себя птенцом, перед которым раскачивается змея, и завороженно смотрел на прекрасное тело девушки, на ее высокую налитую грудь, впалый живот, на ее немигающие зеленые глаза, шальные и бесстыдные. Покончив с нехитрым мужским гардеробом, Фатима повалила Мишу. И он так же, не шевелясь, лежал на белых крахмальных простынях, что вчера привез из прачечной. Фатима прильнула к нему и провела сосками по лицу, по волосатой Мишиной груди, опустилась ниже. Миша вздрогнул, и вдруг оцепенение прошло. Он обнял Фатиму, поднял ее голову, нашел губы, стал целовать ей грудь, шею, бритую щетинку внизу живота. Фатима глядела, как он близоруко тычется ей в бедра, и улыбалась.
Девушка давно научилась любовным играм.
В четырнадцать лет став женщиной, она повидала немало мужчин, но никогда раньше не испытывала к любовнику такую почти материнскую нежность. Она видела его покатые плечи, покрытые смешными веснушками, спину, поросшую бурой шерстью, прозрачную розовую плешь на его голове и вместо отвращения испытывала только умиление и нежность.
Двое суток до появления Тангиза они так и провели в постели. Миша иногда вставал, покачиваясь, одевался и шел за покупками. Вернувшись с новой порцией виски, всевозможных соков, фруктов и закусок, он, словно лунатик, раздевался, и все повторялось снова…
Через два дня Тангиз привез паспорт. Застав Фатиму в Мишиной постели, он удивленно выпучил глаза. Голая Фатима, не обращая внимания на парня, встала с кровати, достала из сумки сто долларов и, расплатившись за документ, направилась в ванную, прихватив сумку на всякий случай с собой. Миша смущенно напяливал одежду, от волнения не попадая ногой в штанину.
Через десять минут Фатима явилась одетая в дорогу, с сумкой через плечо, бросила Тангизу: «Поехали» — и, не попрощавшись с Мишей, вышла из квартиры. Тангиз, сбитый с толку поведением девушки, молча сопел за баранкой.
— С человеком в Москве договорился? — спросила Фатима, подкрашивая губы.
— Гарик. Машина «Хонда», номер АУ 18377, тут телефон. Позвонишь из Домодедова, тебя ждут.
— Спасибо, Тангиз. Ты все сделал точно.
Паспорт не липовый?
— Обижаешь.
— Прекрасно.
— А кроме благодарности мне ничего не светит? — Тангиз в первый раз отвлекся от дороги и посмотрел на пассажирку.
— Ты стольник за квартиру в карман положил? — Фатима ждала ответа.
— Какая тебе разница? Миша мой приятель. У нас свои счеты. — Тангиз снова уставился на дорогу. — По-моему, ты с ним рассчиталась выше крыши.
— А это не твое дело. У нас с Мишей любовь. Есть, Тангиз, на свете вещи, которые за деньги не купишь.
В самолете Фатима вспоминала счастливое близорукое лицо Миши и улыбалась. Такого подарка в своей жизни этот чудак никогда не получал и вряд ли когда получит.
Внизу под облаками поблескивал Каспий.
Самолет шел на Москву. А в старой ташкентской квартире сталинского дома на смятых простынях в одной штанине сидел Миша и слушал Чайковского в исполнении Рихтера.
Сева Кроткин, устроившись на террасе в огромном плетеном кресле индийской соломы, звонил в Лондон. Его сотрудник Фоня Михеев не отзывался второй день. Михеева Сева любил. Сообразительный, с очень обаятельной простоватой внешностью, Фоня не имел равных в решении мелких нудных вопросов, на которые у самого Севы уже не хватало сил и желания. Прочно уходя корнями в деревенскую вологодскую землю, Фоня в деловитой дотошности скорее напоминал немца. Он с трудом освоил английский язык и пользовался им, как ученый робот. Нюансов, шуток и подтекстов Фоня не понимал, и даже англичане, очень любившие подшучивать над иностранцами, быстро оставляли Фоню в покое. Обычно Сева сам ехал на главные переговоры, как трактор распахивал тяжелую целину, а затем запускал Фоню. Фоня методично боронил вспаханное поле, аккуратно удаляя из него камни, которые часто мешают потом успешно исполнить и завершить контракт. Михеев окончил юридический. Сева за счет фонда послал Фоню стажироваться в Америку и теперь имел прекрасного работника.
Кроткин снимал для фонда маленькую квартирку недалеко от Бейкер-стрит, но сам в ней никогда не останавливался. Часто наезжая в Лондон, Сева или жил за счет пригласившей фирмы в дорогом отеле, или у подружки Дресси в ее замке в предместье. Фоня отзвонил три дня назад, когда прилетел в Лондон, и больше не проявлялся. Телефон в квартирке да Бейкер-стрит не отвечал, и Сева злился.
Вера и Люба в одинаковых передниках накрывали к обеду. Май стоял жаркий, и обедать решили на улице. Люба часто приезжала к ним на дачу в Нахабино, и Сева не раз оказывался в дурацком положении, путая жену с сестрой.
Теперь, через полгода семейной жизни, он довольно легко различал сестер. Когда же девушки в шутку подстраивали ему каверзы, попадался легко.
Сегодня к обеду обещала приехать Надя. Но вторая сестра жены не всегда держала слово.
Еще Сева ждал одного из руководителей австрийской фармацевтической компании Ганса Крюгера и его вечного спутника, белорусского еврея Бодровича. Когда Крюгер приезжал в Москву, Бодрович прилипал к нему намертво и принять Ганса без сопровождения Севе ни разу не удалось. Крюгер обожал играть в гольф, а поскольку Бодрович, однажды получив костяным мячом по ноге, на поле выходить боялся, у Севы появилась возможность пообщаться с Крюгером наедине.
Сева выпил стакан минеральной воды, обтер лоб огромным махровым полотенцем и отложил телефон на край стола, сплетенного так же, как и кресла, из индийской соломы.
— Пахнет вкусно, — сообщил Сева в пространство, когда сестры вынесли поднос с закусками.
— Для тебя, милый, Лида готовит крапивный сунчик. На второе получишь жареные шампиньоны и запьешь своей минералочкой, — сообщила Вера в ответ на заявление мужа. Сева тяжело вздохнул, взял в руки «Аргументы и факты» и жалобно спросил:
— Хоть кусок торта к чаю я заработал?
— К чаю для тебя есть мед… Твой Фоня, помнишь, жбан приволок из своей деревни, — ответила Вера и ушла на кухню.
Лида, женщина, работавшая на даче по вызову, готовила пресно, по-деревенски. Перспектива кушать ее крапивный супчик Севу не вдохновляла. Жена заботится о его здоровье и не дает есть. Однако Севу голыми руками не возьмешь. После обеда они с Крюгером зайдут в бар гольф-клуба, и Кроткин тихо и со вкусом позволит себе добрый кусок осетрины с пивом.
Сева улыбнулся и углубился в чтение.