Он вернулся в закуток, временно служивший бухгалтерией, и стал ждать. Галя вкатилась словно шарик.
— Как же я могла забыть?! В тот день у нас было истинное столпотворение! В Россию приезжал внук великого художника Стерна. Сергей Юльевич Стерн здесь выступал. Зал снимали на паях «Общество любителей Святослава Стерна», Университет имени Стерна и Фонд культуры, носящий его имя. Народу было тьма.
Яблоку упасть негде. Если бы мы с Эрастом Митрофановичем представляли, какая куча народу станет топтать полы нашего театра, мы бы взяли с них в пять раз больше. Мы поначалу думали, что соберутся какие-нибудь старички и старушки, а тут набежали такие крутые ребята, каких не в каждом казино встретишь… Да и столько разных шикарных машин я раньше не видела, хотя у моего мужа «Мерседес».
Сопливые мальчишки на «линкольнах» подъезжали. И все с улыбочкой на лице.
Улыбки у них страшноватые, как маски.
Возвращался в райотдел Синицын на троллейбусе. Идти пешком от Покровских ворот до Бакунинской было бы слишком долго. Слава ехал и пытался осмыслить странные вещи, которые происходили с ним в последние дни. Все началось с поездки в Пушкино. Там, по дороге к даче Старовцевой, он отчетливо услышал голос, направляющий его по нужному адресу. И сегодняшний поход в театр, похоже, произошел не по его желанию. Синицын уже не был уверен, видел ли он седого мужчину со странным остановившимся взглядом или гонялся за призраком. Чья-то сильная воля помогала ему в следствии. Ясно ведь, что эта воля была заинтересована, чтобы он, старший лейтенант Синицын, переговорил со Старовцевой, встретился с бухгалтером Галиной и получил подтверждение в своих подозрениях. Его словно подталкивали к организациям, знамена которых украшал давно умерший старец. В пельменной, естественно, Слава никого не застал, поскольку отсутствовал полтора часа, а сотрудники райотдела с едой обычно управлялись минут за двадцать. Он хотел позвонить и выяснить, где Лебедев и Конюхов находятся в данный момент, но, вспомнив, что оставил свой мобильный телефон в портфеле, поспешил на службу. Капитан и старший оперуполномоченный встретили его раздраженно.
— Мы уже не знали, что и предпринять. В розыск тебя объявлять? Или по моргам звонить? — набросился Лебедев на Славу.
— Так, парень, не делают. Вякнул, что на минуту, и с концами, — поддержал капитана Конюхов.
— Знакомого встретил, — соврал Синицын. Ему пока не хотелось рассказывать о своем странном посещении бухгалтерши. Слава опасался, что коллеги примут его за идиота.
Капитан хмыкнул, но комментировать ответ коллеги не стал.
— Завтра ты, Синицын, начнешь работать приманкой, и мы будем за тобой топать, а сегодня двигайте с Конюховым по домам. Вы ночью не спали, и работники из вас сегодня хреновые, — посоветовал Лебедев. — А я в одиночестве почитаю роман твоего гения. Я тут главу начал. Об американском варьете он очень познавательно пишет.
Но Слава домой не поехал. Он решил все же пройти собеседование в «Обществе любителей Стерна». В троллейбусе старший лейтенант думал о странном совпадении.
Лебедев читал главу о бродвейском шоу, а Синицын сегодня побывал за кулисами наяву.
* * *
На сцене бродвейского театра голубоглазая красавица, придерживая за руку бравого молодца в ковбойском костюме, пела свою последнюю песенку. Тридцать герлс с ногами, растущими от ушей, пританцовывали в такт мелодии, сияя в свете прожекторов ослепительными костюмами. Основное достоинство нарядов заключалось в том, что, несмотря на обилие тканей, они оставляли прелести красоток доступными глазу зрителя. Партер и ложи были заполнены до отказа, в воздухе витал запах дорогих духов и одеколонов.
Сомерест Гувер покосился на соседнее кресло, где сидела Лионет Тоун — дама, пригласившая его на премьеру. Ее золотистые локоны, тщательно приготовленные к вечернему походу, поражали точностью размеров завитков.
Казалось, что каждое колечко скручивалось парикмахером отдельно. Если бы Гувер не знал даму близко, он мог бы подумать, что она в парике. Лионет ощутила его взгляд и ответила обворожительной улыбкой, продемонстрировав все свои тридцать два зуба, над жемчужным сиянием которых трудился самый дорогой дантист Нью-Йорка.
— Ты видел камень на шее Пак? — спросила она, продолжая держать улыбку.
Гувер встретил в антракте жену корейского миллионера, но не обратил внимания на ее украшение.
— Прелестный бриллиант, Бобо, — соврал он. Лионет не любила своего имени, считая его старомодным, и близкие называли ее Бобо.
— Бриллиант лежит в сейфе мужа. А на ней простая стекляшка, но сфабрикована мастерски, — ехидно возразила мадам Тоун.
В начале двадцатых мода носить в присутственные места подделки, а оригиналы держать в банковских хранилищах еще не наступила, и поступок госпожи Пак был для нью-йоркского бомонда шокирующе смел.
— Пак — оригинальная женщина, — невозмутимо отозвался Гувер и обратил свое внимание на сцену.
Героиня продолжала петь, но теперь дуэтом с ковбоем. История заканчивалась, как всегда, хэппи-эндом, и влюбленные сердца на радость зрителям воссоединялись. Естественно, к любовной идиллии меркантильный американский либреттист добавил и миллион долларов, случайно обнаруженный героем в собственной спальне. К финалу зрелище становилось грандиозным. К тридцати девицам кордебалета присоединились двадцать новых. Наряды на них были еще шикарнее и еще откровеннее. Публика встретила свежую порцию прелестниц восторженными овациями. К девицам стали присоединяться персонажи, занятые в предыдущих эпизодах, и включаться в общий танец. В свете прожекторов вся эта оргия пульсировала удивительно слаженно. Ни одного неверного движения глаза даже очень придирчивого зрителя заметить не могли. Исполнители работали, как один часовой механизм. На Бродвее умели делать свое дело. Публика не догадывалась, что в одной из лож сидит специальный работник, который с секундомером следит за каждым жестом и репликой на сцене. А исполнители об этом знали. За ошибку наказывали строго. Одно предупреждение — и ты на улице.
Второго не будет.
Гуверу надоело красочное мелькание, и он прикрыл глаза.
Сомерест Гувер жил в Нью-Йорке около года и успел обзавестись солидными друзьями. Его златокудрая соседка Лионет Бобо Тоун, также бывшая лондонка, принадлежала к богатейшим семьям, где Гувера принимали за своего. Огромный капитал, вверенный в его маленькие твердые ручки, постепенно входил в коммерческие потоки американского бизнеса, и к богатому молодому англичанину тут стали привыкать. Все девять месяцев он в основном на это и потратил. С точки зрения ближайших родственников, будь они в курсе тайной жизни Гувера, он прослыл бы извращенцем.
В любовных утехах Сомерест был заурядным обывателем и не страдал сексуальным садизмом, не трахал козу и даже не был голубым. Он был красным. Что для представителей его круга являлось еще большим извращением, чем педераст или сексуальный маньяк. Заботы мирового пролетариата господ его круга беспокоили примерно так же, как засуха в Сахаре волнует полярного медведя. Да и сам Гувер приобрел на маленьких ручках мозоли не от непосильного труда на конвейерах Форда, а от канатов собственной яхты, которой любил управлять лично. Можно было предположить, что молодой джентльмен вступил в партию Маркса, как прилежный отличник и паинька из семьи буржуа вступает в банду головорезов с единственной целью придать остроту сытому и обыденному быту. Но это было не совсем так. Он с детства страдал невероятной завистью ко всем и ко всему. Сомересту всегда казалось, что однакашники одеты лучше. И девчонки смотрят только на них, а его не замечают. Потом, повзрослев, он вечерами запирался в своей комнате и подсчитывал капиталы знакомых богачей. Каждый лишний фунт на их счету портил ему кровь. Поэтому идею — все у всех отнять и поделить — молодой человек принял с восторгом.