— Фамилия Гурьевич вам ничего не говорит? Это случайно не ваш родственник?
— Впервые слышу, — не задумываясь, ответил Соболев.
— Странно… — пробурчал Слава.
— Почему странно? Я чистокровный русак, Лина по матери хохлушка, а Гурьевич — фамилия или белорусская, или еврейская. Я против тех или других ничего не имею, но в нашем роду их нет.
— Если вы выросли в детском доме, откуда знаете свои корни? — на всякий случай решил дожать тему Слава. Он сам не помнил отца. Валерий Николасвич Синицын погиб в автомобильной катастрофе, когда мама еще лежала в родильном доме, а Славе шел первый день жизни.
Но Соболев отца с матерью помнил:
— Я попал в детский дом в восемь лет. Мои родители летели с юга на самолете. Самолет упал. А бабушку и деда расстреляли в Карелии и похоронили в общем рву. Поэтому у нас с могилами предков напряженно, а с корнями все в порядке.
— Тогда у меня больше вопросов нет, — заторопился Синицын — Кофе попьете?
— Времени мало. После нашего разговора работы у меня прибавилось. — Расставаться с Соболевым ему не очень хотелось. Этот мужик нравился Славе все больше, и он бы выпил с ним кофе, но новый поворот событий требовал быстрой реакции.
Соболев проводил Славу до холла и, вызвав лифт, попросил:
— У вас есть роман Каребина. Не могли бы вы дать мне его на денек? Я читаю быстро.
— У меня есть два экземпляра. Но один читает в камере Павел, а второй является вещественным доказательством, и кроме сотрудников отдела я никому доверить его не имею права, — объяснил Синицын.
— Вы дали сыну почитать роман?! — поразился Соболев.
— Да, я решил, что ему это будет полезно. Через сорок минут у меня с Павлом в райотделе очередная беседа, поглядим, не изменилось ли его отношение к этой секте…
— Вы и. вправду удивительный милиционер. Если это не выходит за служебные рамки, скажите Паше, что я ему верю.
— Не выходит, — заверил старший лейтенант и, ступив в кабину, добавил:
— Когда Павел закончит чтение, распечатку романа получите вы.
После чего двери лифта закрылись.* * *
Наладив революционное подполье в Минске, Глеб Иванович Бокий в начале мая вернулся в Москву. Выглядел он бледнее обычного, поскольку туберкулез весной дает вспышку.
Первый день в столице начался бурно. В десять утра его уже ждал председатель ВЦИК, к двенадцати надо было успеть на Лубянку, там Феликс Эдмундович собирал секретное совещание, на которое опаздывать не следовало.
Посыльный от Дзержинского предупредил, что и после обеда у Глеба Ивановича свободного времени не будет, поэтому на сегодня никаких личных встреч ему лучше не назначать. Даже свидание с братом Бокий вынужден был отложить на следующий день, хотя время Бориса Ивановича было расписано не менее жестко, чем у него, — он восстанавливал для Советов Российскую горную академию и свободной минуты не имел.
Позавтракав в «Савойе», где для него забронировали номер, Бокий вышел на улицу. Из Кремля ему по телефону сообщили, что «Роллс-Ройс» Владимира Ильича из ворот вышел, и Глеб Иванович в ожидании автомобиля прогуливался возле парадного.
На московских тополях, захлебываясь весенним теплом, чирикали воробьи, по тротуару прохаживались парочки. И даже несмотря на голодное время, девушки умудрялись выглядеть по-весеннему привлекательно. Но приезжий, поглощенный своими мыслями, ничего не видел и не слышал. В Белоруссии Бокий устал, даже не от работы, которую делать умел, а от своего странного положения. Он понимал, что сослан в Минск, чтобы не злить Зиновьева, который терпеть не мог бывшего соратника. Куда теперь ему прикажут убраться? Глеб Иванович в подковерных сварах никогда участия не принимал и относился к ним с брезгливым презрением. В боевые революционные времена это всех устраивало. После переворота, когда наступил час дележки черствого «русского пирога», его откровенное пренебрежение к земным благам многих раздражало. "Что вожди придумают на этот раз? " — думал он о своем предстоящем назначении. Глеб Иванович ничего не знал, и от этого немного нервничал.
Он так задумался, что не заметил машины. Кремлевский водитель вынужден был подать сигнал клаксоном. Бокий вздрогнул, поднял голову и, увидев автомобиль, быстро зашагал к нему. Шофер хотел открыть дверцу, но Бокий раздраженным жестом пресек его намерение и забрался на сиденье без посторонней помощи.
Бывший председатель Петроградского ЧК ожидал увидеть в кабинете Ленина массу народа. Он несколько раз бывал здесь и всегда заставал невероятную суматоху. Но сегодня, к его удивлению, вождь сидел в кабинете один. При виде Глеба Ивановича он резво выпрыгнул из кресла и мелкими шажками побежал навстречу.
Бокий мельком оглядел кабинет и заметил на письменном столе нечто вроде завтрака. На никелированном подносе с выгравированным глухарем стояло два стакана чая, вазочка с вареньем и тарелочка с печеньями.
— Вот видите, к чайку не притронулся. Вас жду. А жажда, батенька Глеб Иванович, вещь архинеприятная, — улыбнулся Ленин и, обняв Бокия правой рукой, повел его к креслу. — У нас с вами предстоит серьезный разговор, и горлышко промочить весьма полезно. Ну, здравствуйте товарищ Кузьмич!
— Здравствуйте, Владимир Ильич. Не ожидал увидеть вас без окружения, — улыбнулся Бокий, усаживаясь в кресло. Он даже в мягкой коже умудрялся сидеть по военному прямо, словно на жестком стуле.
— Я всех выгнал. И до конца нашей беседы не велел никого впускать. Поэтому расслабьтесь и пейте чай. О деле потом, а пока расскажите мне, как немцы в Белоруссии? Сильно зверствуют?
— Пустяки. По сравнению с нашими орлами они ягнята, — усмехнулся Бокий. — Чтобы расстрелять подпольщика, чуть ли не ждут разрешение из Берлина. До нас им далеко…
— Да-с, вы, я вижу, от террора устали. Я знаю, что вы не сошлись с Зиновьевым по этому вопросу. Я вас понимаю. Кровь — вещица неприятная. Но мы на этой самой крови пришли к власти, и иного пути, чем террор, у нас нет. Стоит нам надеть перчаточки и начать раскланиваться с несогласными элементами — задушат. Что вам, чекисту, это объяснять? А кровушка — дело верное. Нас должны уважать, а значит, бояться. Пейте, чаек остынет, — предложил Ленин и первым взял стакан с подноса. — И вареньице пробуйте. Крестьяне в Горках меня им снабжают. Земляничное, чуете аромат?
— Я все понимаю, Владимир Ильич. — Бокий взял стакан и, отхлебнув, вернул на поднос. — Но стихийные расстрелы ведут не к порядку, а к хаосу. А это для неокрепшего государства опасна Наказывать надо тоже логично. Иначе Россия обезумит и превратится в неуправляемое стадо.
— В управляемое… — поправил вождь. — Страх ой как хорошо управляет. Надо напугать до смерти, тогда и можно будет работать без помех. Нет у нас времени на цирлих-манирлих. Дадим слабину — потеряем все. Логика наказаний у нас есть, и она проста — «кто не с нами, тот против нас», и их к стенке. — Неожиданно Ленин замолчал и, помешивая ложечкой в стакане, отсутствующим взглядом посмотрел на посетителя. Затем резко вскочил и со стаканом в руках зашагал по кабинету. — Давайте теоретические споры до времени оставим. Вы пейте чай, а я вам расскажу, что надумал.