Недаром, имея почти семьдесят лет за плечами, он жил с тридцатилетней женой. И жил не первый год: у них уже и дочка ходила в первый класс.
Еще девятиклассницей, Шура, попав в Москву со школьной экскурсией, гуляла по Выставке достижений народного хозяйства. Навстречу ей молодая дамочка в наимоднейшей мини-юбке важно прогуливала маленького серого пуделя. Шурка уставилась на нее во все глаза. Дамочка, почувствовав к себе внимание, задрала курносый носик и гордо проплыла мимо. По этой гордости и еще по каким-то неуловимым признакам Шурка почуяла, что дамочка корнями уходит в такое же Матюхино, с унавоженными дворами и грязными дорогами. Вот тогда и родилась в девчоночьей душе мечта – вылезти, выдраться из сельской грязи и, так же модно одетой, с породистой собачкой, которую держат не для сторожения, а для фасону, фланировать по асфальту на зависть деревенским дурехам.
Теперь Шура ждала принца и знала, что она его не упустит.
Принц ехал в купейном вагоне скорого поезда Москва – Ростов. Его звали Константин Иванович Темлюков. Багаж Константина Ивановича составлял потертый вещевой мешок и здоровенный кованый сундук невероятной тяжести. Известный московский живописец, он был художником по профессии и по состоянию организма. Он им оставался всегда: когда писал картины, когда почивал, когда ел суп и пил вино, когда спал с женщиной. Константину Ивановичу шел сорок восьмой год, из них сорок ему сопутствовала удача. Свои первые пять лет Темлюков не помнил, а последние три называл эрой прозрения.
Успех и деньги пришли рано. В тысяча девятьсот пятьдесят первом году козырной диплом «Поль Робсон в гостях у товарища Сталина» без очереди привел к кормушке. Американский негр Поль Робсон пел басом на русском языке «Широка страна моя родная» с симпатичным англо-американским акцентом. Поль Робсон слыл другом Советского Союза. Генералиссимус товарищ Сталин считался заступником всех угнетенных, в том числе и американских негров.
Пошли заказы. Выставки. Мастерскую в сто двадцать метров с верхним светом предоставили на Нижней Масловке. Внимание со стороны Министерства культуры, солидные друзья… В партию вступать не стал. Внутренний голос сказал «нет». Темлюков верил в Бога.
Юная Галина Сергеевна, на полголовы выше Темлюкова, с лебединой шеей, полонила сердце молодого художника на площади Маяковского. Живописец догнал Галину Сергеевну, уговорил стать моделью и женой. В свадебное путешествие молодые укатили в Гурзуф на темлюковской «Победе». Жизнь лилась как песня. Вот он уже, мэтр социалистического реализма, на пороге звания Народный художник РСФСР. Но в душе маэстро зрела буря.
Внезапно Мастер делает ужасное открытие: социалистический реализм – чушь и пошлятина! Красавица жена – дура и мещанка. Лишь дочь приличная девушка. А правит кто?! Министр культуры – баба из ткачих. В искусстве ни уха ни рыла. Сидит на Олимпе, раздает медали, присуждает звания… Молодость потрачена на пустяки и мерзость!
Константин Иванович не просто делает свое удивительное открытие, а на общественном просмотре своей персональной выставки громогласно перед прессой о нем заявляет. Реакция следует незамедлительно. Двери Министерства культуры плотно закрываются, заказов нет. Солидные друзья переходят на Другую сторону улицы. Жена поджимает губки и перестает разговаривать.
Решив порвать с прошлым, он делает это в один день. Из прекрасной квартиры с окнами на ипподром Мастер переезжает жить в мансарду. Сорокалетний этап удачной жизни заканчивается, наступает эра прозрения, свободы, счастья. Константин Иванович Темлюков уходит в поиск новых форм.
Чердачную мастерскую опального мэтра посещают теперь совсем другие люди – подпольные философы, представители андеграунда, лохматые авангардисты. Денег мало, но художник неприхотлив. Бутылка сухого вина – полтора рубля, хлеб – пятнадцать копеек. Вот еда мастеров Ренессанса. Иногда друзья приводят иностранцев, те покупают одну-две картинки. Художник жив, счастлив. Возвращается молодость. По мастерской порхают стайки поклонниц. Слава опального мэтра обжигает им крылышки.
И не все друзья из старой удачливой жизни отвернулись. Некоторые выражают восхищение, признаются, что и сами бы не прочь так поступить – только страшно. Семья, дети… Темлюков прощает. Он счастлив, а счастливые люди великодушны.
Скорый поезд Москва – Ростов уже десять минут торчал на Воронежском вокзале. За мутными стеклами двигались серые человеческие тени. Баба истошным голосом предлагала горячую картошку с воблой.
В соседнем купе благим матом орал грудной ребенок.
Вагон качнулся, звякнули сцепки, поезд, медленно набирая скорость, поплыл к югу. Принцу оставалось два часа езды. Константин Иванович, не обращая внимания на шум, дремал, не подозревая о роли принца, которая уже была написана в сценарии его жизни.
Васька Большаков в Матюхино ездил неохотно.
На матюхинских ухабах директорский «Уазик» обрастал по крышу липкой черноземной слизью. Клыков брезговал садиться в грязную машину. Ваське приходилось на обратном пути тормозить возле ручья и битый час орудовать тряпкой и щеткой. Этот час был для Васьки дорог, поскольку он мог бы поспеть к обеденному перерыву в сельпо возле станции. За этот перерыв Валька-кассирша умудрялась доставить ему любовное удовольствие и еще сытно укормить. Квартира Вальки располагалась в доме над магазином.
Большаков, парень рассудительный и осторожный, не желал отрывать вечернего времени у семьи. Жена Василия работала в правлении бухгалтером и была строга.
На станции сегодня водитель уже побывал, но не по своей, а по директорской воле. С восьмичасовым московским приехал художник Темлюков. Вася встречал художника. Он имел представление о художниках как о людях чудных и поэтому не удивился, что Темлюков, кроме рюкзака, привез в вагоне здоровенный деревенский сундук, обитый железом.
Они с трудом за две минуты стоянки поезда сумели сгрузиться. Темлюкова пригласил Клыков для оформления нового клуба.
Клуб стоял у Большакова поперек горла. Клыков строил клуб как памятник себе. Васька, как водится, при хозяине служил не только водителем, но и доверенным «на все руки». Мотаясь по поручениям директора, он успевал кое-что перехватить и для себя. По делам строительства клуба Большаков мотался без интересу – сам Васька уже два года как отстроился.
Директор Клыков, на удивление Васьки, предложил художнику поселиться у него в доме. Москвич отказался: «Хочу жить в клубе. На кой черт мне стеснять себя и других. В клубе я смогу работать в любое время. Люблю работать ночами». Николай Лукьянович нехотя согласился и велел Василию находиться при художнике, пока тот не обустроится. Из школы они привезли спортивный мат – Живописец желал спать на полу. Ему очистили угол в фойе, возле стены, приготовленной под фреску. Васька разгреб строительный мусор и притащил сундук. Школьная уборщица Клава помыла пол и постелила художнику. Затем Васька доставил Темлюкова к директору на домашний обед, а сам по приказу хозяина отбыл в Матюхино за штукатурщицей.