– Вставай – ив столовую. Мария Ивановна накрыла и давно ждет нас с обедом.
– Неловко, Иван Иванович. Я без цветов и вина, а хозяйка беспокоилась… – просипел адмирал.
– Отставить! Ты на моем корабле. Тут я капитан.
Марш в столовую! – скомандовал Шумов.
– Есть в столовую, – ответил адмирал и, с трудом восстанавливая кровоснабжение затекших членов, покинул кресло.
Столовая живописца с полированным овалом большого стола, инкрустированного темным деревом по светлому, полукреслами, обитыми гобеленом, цветным хрусталем графинов, бокалов и рюмок больше смахивала на генеральскую столовую, чем на трапезную представителя богемы. Адмирал чувствовал здесь себя по-домашнему легко.
Мария Ивановна подала гуся. В разгар обеда появился незваный гость.
Миша Павшин стоял в дверях и, неловко переминаясь, смущался за вторжение. Референту министерства культуры на порог не покажешь. Иван Иванович Шумов встал и, сделав хлебосольную улыбку, пригласил парня к столу.
– Нет, я на минутку. Мы могли бы где-нибудь поговорить? – спросил молодой человек.
– Милости просим ко мне в кабинет, – предложил Иван Иванович и, обратившись к жене, добавил:
– А ты, мать, займи адмирала. Я недолго.
Иван Иванович указал гостю на кресло возле письменного стола, за который уселся сам. Тот садиться отказался и, отомкнув кейс, достал из него большой конверт. Подавая конверт Шумову, Миша старался не глядеть в лицо Ивана Ивановича и опускал голубые глаза. Иван Иванович взял конверт, извлек письмо и, открыв ящик стола, нащупал там футляр с очками. Картины писал он без очков, а вот читать предпочитал в них.
По мере прочтения письма выражение лица Шумова менялось. Сперва он вскинул одну бровь, изображая недоумение и удивление, затем брезгливо оттопырил губу и, дочитав, двумя пальцами, словно держал не лист бумаги, а зловредное насекомое, убрал письмо обратно в конверт.
– Что требуется от меня? – спросил он Мишу.
– Подпись, – ответил тот.
– Я не совсем понял, от кого исходит этот документ? – пристально глядя на Павшина, протянул Шумов. – Если от группы художников, то я не вижу подписей. Я эту мерзость не писал и подписывать ее первый не намерен. Почему вы, Миша, пришли с этим ко мне?
– Я выполняю поручение Зинаиды Сергеевны Терентьевой. Могу вам сказать откровенно, что поручение это мне омерзительно. Но я на службе… – ответил Павшин.
– Тогда спрошу так. Почему Зинаида Сергеевна выбрала меня первым? Я похож на мерзавца? – Иван Иванович ждал ответа.
Ответа Миша не знал. Он краснел, и Шумов видел, что мальчишка готов расплакаться. Иван Иванович относился к Павшину неплохо, хотя тот, делая критический обзор весенней выставки на Кузнецком мосту, о Шумове упомянул вскользь и без особого энтузиазма. Иван Иванович не обиделся. Он про себя знал все сам. Четырехкомнатная квартира, дорогая мебель, машина, дача – искусством этого не заработаешь. Да, он выбрал ремесло. Он ремесленник, и ремесленник крепкий. За свой товар Шумову не стыдно. Художники не очень жалуют его портреты, но Шумов не претендует на роль гения. Да, мог бы, как и Темлюков, добиться высот, если бы позволил себе творить для души и сердца. Но ремесленник и подлец – совсем не одно и то же.
Поразмыслив таким образом. Шумов вернул конверт.
– Передай уважаемой Зинаиде Сергеевне, что я не пойду против коллектива и, если письмо подпишут все, я присоединюсь, но ни первым, ни вторым, ни третьим я его не подпишу.
Миша благодарно кивнул и, убрав конверт, протянул руку для прощания. Душевным движением Шумова было руки Мише не подавать, но после небольшой паузы Иван Иванович улыбнулся и пожал дрожащие пальцы Павшина.
Проводив референта, Иван Иванович вернулся в столовую.
Адмирал, покончив с гусиной ножкой, рассказывал Марии Ивановне полуприличный анекдот. На тарелке Шумова поджаристая гусиная плоть выглядела аппетитно, но Шумов есть расхотел.
– Мать, принеси армянского бутылочку, того, что Ашот привез, – попросил он жену, усаживаясь за стол.
– Отец, ты чем-то расстроен? – спросила наблюдательная супруга.
– Не приставай, мать. Дай сперва выпить. У меня чувство, что в нужник провалился.
Адмирал только закончил с анекдотом и теперь, услышав про нужник, хотел рассказать еще один, связанный с этим словом, но, увидев армянский коньяк, оживился и подставил свой хрусталь.
– Давай, адмирал, выпьем за хороших людей! – предложил Шумов. – Их у нас куда больше, чем дерьма.
Адмирал против тоста не возражал и с удовольствием глотнул армянского коньяка. Мария Ивановна успела подставить поближе к гостю вазу с фруктами.
Адмирал отщипнул виноградинку и ловко забросил ее себе в рот. Шумов выпил рюмку целиком, как пьют водку, и зажевал лимоном.
– Скажи, Павел Андреевич, вот у вас на флоте гниды встречаются?
Адмирал задумался.
– На кораблях – редко. Среди сухопутных морячков по штабам отыскать можно. А на корабле гниде каюк. Там коллектив с таким жестко поступает.
Коллектив мудрый воспитатель. А что ты, Иван Иванович, вдруг о дряни заговорил?
– Мальчишка из Министерства культуры настроение испортил.
– Такой сопляк мэтру? Настроение? Не пойму.
Объясни, если не секрет. – Адмирал вытер губы салфеткой и достал портсигар. – Мария Ивановна, подымить позволите?
– Курите на здоровье. Сейчас пепельницу подам, – вскочила со своего стула хозяйка.
– Я этот портсигар неделю назад зарядил. Одну сигарету в день позволяю. Врачи заели: не кури, не ешь жирного, не пей… А для чего тогда жить? – Адмирал медленно достал сигарету, помял ее, пошарив по карманам, извлек золоченую зажигалку. – Вот она, моя подружка. Лет двадцать ей, с колесиком, теперь таких не делают. Ронсон. Мне ее английский адмирал в Мурманске подарил. (Мурманск адмирал произнес по-морскому, с ударением на "а".) На юбилей порта на своем флагмане к нам в гости пожаловал.
Старый моряк. Еще в Мурманск в войну караваны с подмогой приводил. Студебеккеры, тушенка, шоколадик… Башкой рисковал… Ну, что там у тебя, Иван Иванович? Чем мальчишка расстроил?
– Есть у нас начальница. Воблой мы ее зовем.
Мальчишка от нее письмо мне приволок. Хочет Вобла одного художника из Союза выпихнуть. Вот и прислала письмецо мне на подпись. Понимаешь, Павел Андреевич, первому. Выходит, я подлец из подлецов, если с меня такое дело она решила начать. Обидно мне.
– Чем же этот художник провинился? – Адмирал смачно затянулся сигаретой и, подержав в утробе табачный дым, с сожалением выпустил его тонкой струйкой.
– Кого из Союза гнать надумали? – напряглась Мария Ивановна. Жена Шумова знала почти всех живописцев, их жен и детей. Помнила и бывших жен, оставленных художниками, и всегда поздравляла тех с рождениями и именинами, пыталась помочь, если у женщин случалась какая нужда.