На шум вышел из дома хозяин. Турецкий крикнул ему, чтобы тот скорее принес воды, мол, плохо Молчанову. Хозяин ринулся в дом и тут же появился с кружкой в руках. Держа голову Молчанова на весу. Турецкий влил ему в рот немного воды, плеснул на лоб. Наконец Владимир Иванович открыл глаза, огляделся, словно не понимал, где он и что с ним произошло.
— Как вы себя чувствуете, Владимир Иванович? — Турецкий не на шутку испугался. Не ожидал такой реакции.
Медленно приходя в себя, Молчанов молча глядел на Турецкого, и вдруг слеза выкатилась из его глаза. А может, это была вода, капельки которой блестели на лбу. Молчанов неуверенно кивнул и пробормотал:
— Ну вот... доигрались, мать... — И разразился такой грубой, матерной бранью, что Саше стало ясно: будет жить. Никакой инфаркт ему не грозит.
Тем не менее Молчанов, держась рукой за сердце, стал приподниматься, опираясь на Турецкого, и снова почти бессильно прошептал:
— Пойти надо... прилечь... А вы не уходите. Я сейчас... ничего... отойдет.
Вместе с хозяином Турецкий отвел Молчанова в дом, гдё он лег на широкую лавку у окна, на которой был разостлан полосатый матрас, набитый сеном. Запах в избе стоял чистый, травный.
Молчанов лег как покойник, сложив на груди длинные мосластые руки, и затих на время.
Турецкий присел у стола, поглядывая на него. Хозяин походил бесцельно по избе и выбрался во двор.
Стало темнеть.
Молчанов неожиданно сел, опустил ноги на пол.
— Свет зажгите, — показал он на выключатель возле двери. — Здесь у нас от движка — помаргивает, но писать сможете. Так что пишите ваш протокол... Расскажу я вам кое-что. Не знаю, поможет ли, нет ли, сами потом разберетесь...
Молчанов рассказал, как пришел к нему в генеральную дирекцию, в Самаре, один неприятный человек. По роже — чистый уголовник. Привет, сказал, принес от хорошего знакомого.
А был этот хороший знакомый известным в Москве финансистом и хозяином крупной акционерной компании. В свое время были у него с Молчановым и другими общие дела, потом разошлись. Позже «хороший знакомый», круто замешанный в делах путчистов, тех, августовских, сел в тюрьму. Не только за свои преступные связи, но и за целый ряд финансовых махинаций с деньгами вкладчиков. Много, как выяснилось, за ним грехов набралось. Но ведь и наше родное правосудие тоже из людей живых состоит, и у каждого свои людские слабости. Словом, трудно сказать, что там дальше произошло, но выпустили этого финансиста под подписку, — может, он деньги большие кому надо сунул, говорят еще, и в правительстве у него лапа была, которая постаралась, надавила где следует. Однако, вышел он на волю и всех, кто так или иначе был причастен к его аресту — а ведь им может быть любой свидетель, вот как я у вас, к примеру, — хмуро сказал Молчанов, — предупредил, что объявляет им войну не на жизнь, как говорится, а на смерть.
Не успел тогда Молчанов ходока за жабры взять, ушел он. Как потом выяснилось, многих он так предупредил: иду, мол, на вы! Князь, вишь ты? Ну... и все успокоились. Мало ли каждый угроз-то получает? По три штуки на дню. Всего бояться, надо тогда дела бросать да куда-нибудь на Канары, чтоб не дотянулись. Или вот как сюда. Каждого приезжего за версту видно. И где встретить, тоже известно. По своим старинным законам народ тут живет. Не разгуляешься...
Так вот, долго тишина была, до того страшного мартовского воскресенья. И только теперь, когда столько народу - ведь трое, да каких людей! — пулю приняли, понял Молчанов, что первым должен был упасть он. Это любому дураку ясно.
Почему так произошло? А этот убийца, что Гришу жизни лишил, всего лишь глупую ошибку допустил. Он ведь, поди, не знаком был с Молчановым, потому что иначе они бы в Самаре с таким же успехом действовали. А тут им, видать, сказали, что он сам к Валентине, старой своей приятельнице, заглядывает. Поскольку, когда помоложе, пяток лет сбрось, ох и красивая она баба была! И даже характером подходящая. Вот и выследили его, вернее Гришу, думая, что это он сам и есть. А потом, значит, довели до номера и... убили.
Правильно мыслил Молчанов, соглашался с ним Турецкий. В нужном направлении. Многое сходится. А ведь ничего не знал о фотографии, найденной в кармане убитого Фиксатого. А кстати, как примерно выглядел тот уголовный тип?
— Рожа поганая, бабья, и золотой зуб во рту. До сих пор перед глазами стоит, так бы и врезал промеж глаз!
И это сходится. Что-то уж больно все просто получается. Значит, предупредил всех — как благородно! А после в течение месяца всех и порешил? Вот это размах. Так кто ж это такой, крупный финансист, который... Стоп машина! Ну конечно же мстит! Опять этот Монте-Кристо! А говорили — липа, фантазия!
— Фамилия того финансиста Никольский. Банк у него «Нара» называется. Отменный бандит. И как его земля только носит?..
Следователи уезжали следующим утром. Молчанова решили не трогать. После всего пережитого он и в самом деле чувствовал себя прескверно. Ибо ко всяким болезням, которые могли у него открытъся в такой критический момент в жизни, могла добавиться и моральная жестокая травма — естественная теперь боязнь за свою жизнь. Ведь достанут же, если узнают, в какую нору он залез! Ну и пусть себе сидит пока. Свидетельские показания дал, а остальное время покажет.
Август, 1991
В столовой был накрыт обед. Арсеньич, взявший на себя роль ведущего в застолье, так объяснил Татьяне:
— Я еще денек-другой, с вашего разрешения, тут поупражняюсь, а вы пока приглядывайтесь к моим действиям. Идет? Практика — лучший учитель.
— Ты его слушай внимательно, — засмеялся Никольский, — он классный педагог. Знает много такого, что мало кому известно.
— Кто бы возражал! — пожала плечами Татьяна и стала рядом с Арсеньичем. — Слушаю, мой командир.
Арсеньич многозначительно поднял палец вверх и мягко опустил на небольшую клавишу в стене, напротив обеденного стола. Тотчас медленно пошла вниз панель и стала горизонтально, как стол, открыв в глубине квадратный люк. Арсеньич протянул в отверстие ладонь, и люк отъехал в сторону, открыв, в свою очередь, гладкую ленту транспортера, которая тут же пришла в движение и минуту спустя вынесла откуда-то из глубины несколько больших подносов, уставленных блюдами с закусками. Арсеньич снова провел ладонью над лентой транспортера, и он остановился.
Фотоэлемент, — как нечто само собой разумеющееся, сказал Арсеньич. — Кушать подано. Прошу, мадам, блюда на стол — и можно начинать.
— Ловко у вас получается! — восхитилась Татьяна. — Вот уж и не знаю, удастся ли когда осилить вашу технику.
- То ли еще будет, — многозначительно заметил Никольский. Ели с большим аппетитом, особенно Арсеньич, который практически весь вчерашний день и сегодня утром питался всухомятку.