— Не, не скажите, — улыбнулся Турецкий, мысленно сравнивая Артура Волошина и Мишу Завгороднего.
— Не знаю, — ответил Кол. — А по мне, одного от другого не отличишь. Вот около дома Ветлугиной сколько их было — все такие же.
— Он был в перчатках? — Турецкий решил вернуться к Скунсу.
— Да, — уверенно кивнул Кол, — кожаные такие перчатки, стильные.
— Он их не снимал?
— Нет. — Кол опять отвечал совершенно уверенно.
— Уверен?
— Да. Когда он меня из ямы доставал, был в перчатках. А потом так, знаете, пальцами щелкнул.
Кол попытался продемонстрировать тот жест, которым Скунс подзывал Виталия.
— В перчатках?
— Ну да.
— Хорошо, — сказал Турецкий. — И последний вопрос. Вы брали у Ветлугиной бриллиантовую подвеску?
— Подвеску? — Кол сник. — Не знаю. Я что-то насовал в карманы, но потом выбросил. — Он сунул руку в карман и извлек на свет Божий деревянную бусину. — Вот все, что осталось.
18.00
Турецкий ехал на своей «тройке» по Щелковскому шоссе, и настроение у него было паскудное.
Жизнь, похоже, самым серьезным образом решила дать трещину.
Служебные дела тоже были таковы, что хотелось бросить все и тихо завыть. Высокое начальство (то самое, о котором обычно говорят, глядя в потолок и указывая туда же пальцем), так вот, это начальство, главным образом в лице Виктора Николаевича Аристова, извергало серу с огнем и требовало подать ему убийцу. Хоть какого-нибудь. Объявить на всю страну, что злодей арестован и в данный момент дает признательные показания, — вот что было нужно верхнему эшелону власти. В дальнейшем, если дело благополучно зайдет в тупик или выяснится, что корни его тянутся не вполне туда, куда надо, можно будет все спустить на тормозах. Но результат расследования этого дела в виде ареста должен быть. И как можно скорее. Популярные комментаторы уже успели выступить с горько-ироничными пророчествами, утверждая, что убийство Ветлугиной так и останется навсегда нераскрытым. По их дружному мнению, органы охраны правопорядка вообще не ловили мышей, а властям, которых журналистка периодически заставляла чесаться, так и вообще без нее спокойней…
Словом, требовалось бросить общественному мнению мясистую кость.
Поэтому версия, родившаяся из показаний перепуганного Максима (Господи, как тряслась челюсть у мужественного рекламного красавца!), очень многих устраивала.
На киллера по прозвищу Скунс объявили охоту, и Турецкому — а куда денешься? — пришлось в ней активно участвовать.
Но Турецкий был вдумчивым следователем, а не послушным исполнителем дурацких указаний сверху. Он не мог разучиться думать, а значит, анализировать, сопоставлять факты.
Сомнений не было — Шакутин не врет. По крайней мере в том, что касается разборок на кладбище. А раз так — это был не Скунс. Потому что у того, кто вытаскивал оцепеневшего от ужаса бизнесмена из могилы, руки были здоровые. И не потому, что он твердой рукой поднимал Шакутина, а потому, что щелкнул пальцами. Это было больно. Да и не было такой манеры у настоящего Скунса. В этом Турецкий был уверен. И потом, с такими-то руками да носить кожаные перчатки, не пропускающие воздуха?
И все-таки…
Сидя у Моисеева и с помощью компьютера подгоняя друг к дружке различной конфигурации носы, уши и подбородки, Саша в который раз ловил себя на мысли о том, что вражий сын Снегирев продолжает издеваться над ним. Турецкому приходилось слышать россказни «совершенно точно» из первых рук, что современные подводные лодки якобы не получались на пленке обычного фотоаппарата. Скалы, чайки и хилые полярные деревца выходили, мол, что надо, а вместо подлодки — серое расплывчатое пятно!..
С фотороботом Скунса дело обстояло примерно так же. Встретив Снегирева на улице, Турецкий его, несомненно, узнал бы. А фоторобот, хоть тресни, так и не получился. По отдельности черты лица вроде и совпадали: глаза, скулы, губы, волосы, лоб… Целое, составленное из них, могло принадлежать кому угодно, только не Снегиреву.
Или наоборот — Снегиреву и еще тысяче человек.
Вот тогда и зародилась у Турецкого крамольная мысль о Вадиме Дроздове, своем однокласснике. Дроздов, выросший, можно сказать, в самом Эрмитаже, великолепно рисовал. А уж Снегирева знал как облупленного…
Теперь Саша ехал по Щелковскому, и настроение у него становилось все гаже. Еще и потому, что он, в общем, догадывался: не будет ему Дроздов ничего рисовать. Да еще кабы с лестницы не спустил.
Турецкий свернул на улицу с красивым названием Бирюсинка, проехал по Амурской и припарковался прямо у розового кирпичного крылечка дроздовского подъезда.
Он уже собирался войти, когда внутри парадного раздался металлический лязг, потом испуганный вопль, сразу сменившийся визгливыми матюгами. Наружу, запущенный могучим пинком, вылетел пластмассовый бутылочный ящик.
— Спецназ в действии, — вслух проговорил Турецкий и вежливо посторонился, пропуская ящик мимо себя.
Спецназ и впрямь действовал. Полковник в отставке Вадим Дроздов вышел на крыльцо, брезгливо держа на отлете вытянутую руку. В руке, едва доставая до земли белыми дорогими кроссовками, извивалось костлявое существо. Дроздов держал его за шкирку, собрав в горсть черную майку с редким по мерзости рисунком: полусгнивший скелет, в глазницах которого горели красные огоньки, осклабясь, вышибал кому-то мозги окровавленным топором.
В другой руке Дроздов нес отобранный у юнца аэрозольный баллончик с краской. Заметив Турецкого, Вадим приветливо кивнул ему головой. Старший следователь по особо важным делам отступил еще на шаг в сторону и стал с интересом ждать продолжения.
— Английский хоть вспомнил бы, бездорожье, — проворчал Дроздов, останавливаясь на верхней ступеньке. — Одноклеточное…
Встряхнув баллончик, он надавил на головку. Баллончик зашипел и выплюнул ядовито-зеленое облачко. Дроздов принялся методично обрабатывать юнца, не забыв ни майки, ни штанов, ни кроссовок, ни черного с белыми черепами «бандана», повязанного на голове. Турецкий отметил про себя, что Вадим обходит лицо, стараясь не попасть в глаза. Тем не менее плачущая жертва отчаянно брыкалась, пыталась ударить Дроздова и сыпала такими выражениями, что Турецкий только головой покрутил.
Когда весь гардероб молодого человека приобрел одинаковый химический оттенок, Вадим критически оглядел плоды своего творчества и вопросительно оглянулся на Турецкого.
— Сразу видно художника, — сказал Александр Борисович. — Стремление к единству ансамбля…
Дроздов усмехнулся и легким движением, которого никогда не смог бы повторить неподготовленный человек, отправил балбеса через газон. «Одноклеточное» вскочило на ноги и убежало, уже с безопасного расстояния пообещав «сраному омоновцу» вернуться и непременно его «заземлить».
— Пачкуны! — досадливо сказал бывший полковник, выкидывая баллончик в урну возле крыльца. Они с Турецким вошли в подъезд, и Саша увидел на кремовой, только что выкрашенной стене коряво написанное слово «Mitalika». — Мало того что стену изгадили, так еще и с ошибкой, — буркнул Дроздов. — Развелось шпаны! — уже в лифте пожаловался он Турецкому. — От армии отмазываются, балбесничают как могут.