Калужанин достал из кармана мобильный телефон, и Алена удивилась – это была очень дорогая модель с каким-то немыслимым количеством наворотов. Она еще при первой встрече заметила, что Николай Дмитриевич отлично одет, да и сейчас брюки, рубашка, галстук, видные из-под халата, говорили о тщательно подобранном, дорогом гардеробе. И квартира у него в очень недешевом доме… Неужели медикам стали наконец-то достойно платить? Конечно, Николай Дмитриевич, судя по его словам, работает не только здесь, в Пятой больнице, но все равно, деньги для того, чтобы купить квартиру, нужны немалые. Может быть, он с детьми живет? Дети у него богатые?
Тем временем Николай Дмитриевич переговорил с Грунским и отложил телефон на стол:
– Перезвонит, – пояснил он коротко.
– Николай Дмитриевич, вы давно в том доме живете, где Стахеевы? – не выдержала любопытная Алена.
– Год, не больше: как раз когда его сдали, я и переехал. Мой сын среди собственников этого строения, – пояснил он. – Ну и сделал нам с женой такой роскошный подарок.
«Ага! Слава Богу, что у него такой заботливый сын!» – обрадовалась Алена.
– Хотя сам дом мне не слишком нравится, безликий он какой-то, но квартира очень хорошая, – сказал Николай Дмитриевич. – Правда, я скучаю по своему прежнему дому. Я жил на улице Студеной в старом фонде, теперь там все снесли, огромное строительство развернули. У нас были чудесные соседи, мы жили как родные, а теперь всех разметало. На новом месте я никак не могу ни с кем толком сойтись, люди живут очень обособленно.
– Но с Алексеем-то у вас вроде неплохие отношения?
– Конечно, конечно, – быстро сказал Николай Дмитриевич. – Но… Алексей Сергеевич на самом деле очень замкнутый человек. Единственное, о чем охотно поговорит, это о музыке – кстати, у него великолепная подборка дисков, он, между прочим, такой же поклонник аккордеона, баяна, гармоники и бандонеона, как и я. Астора Пьяцоллу мы оба можем слушать бесконечно…
– Я тоже! – обрадовалась Алена. – Но, если честно, я не знала, что Алексей его любит.
– Ну, я так понял, у вас будет время это узнать, – улыбнулся Николай Дмитриевич. – Кстати, вы с ним сегодня не увидитесь?
– Не знаю, очень может быть, – легко соврала Алена. – А что?
– Я у него нечаянно кое-что стащил, – пояснил Николай Дмитриевич. – Помните, когда мы первый раз увиделись, я возвращал ему книгу – «Язычество древних славян» академика Рыбакова?
– Конечно, помню. Потом вы собирались начать читать «Танцующий с тенью».
– Ну, я уже ее проглотил, – махнул рукой Николай Дмитриевич. – Теперь взялся за совершенно непристойную книгу, называется «Анатом», – хихикнул он, и Алена тоже хихикнула, но мысленно. – Жаль, что нет романа, который назывался бы «Патологоанатом», верно? Как-то это несправедливо, по-моему. Но, может, появится когда-нибудь. Так вот я что хотел сказать… В книге той, в «Язычестве древних славян», лежал листок… письмо. Я его, к стыду своему, прочитал. Извинением мне может послужить лишь то, что и адресат сего письма, и автор его давным-давно уже умерли – оно принадлежит, судя по дате, к восьмидесятому году позапрошлого века. Очень любопытный документ. Я наслаждался, его читая… как будто с помощью некоей машины времени заглянул сквозь тьму веков… Листок тот старый, пожелтелый, я побоялся его нечаянно порвать и вынул из книги, спрятал в конверт, ну и, конечно, потом начисто забыл о нем. Наткнулся на конверт сегодня утром. Хотел сразу вернуть, зашел к Стахеевым, но дома никого не оказалось. А я, знаете, нынче уеду к сыну – у него день рождения, там и заночую. Боюсь, засуну куда-нибудь конверт, забуду, вдруг потеряется… Может, передадите?
Доктор вынул из изящного «дипломата», смотревшегося на допотопном письменном столе, мягко говоря, вызывающе, обычный почтовый конверт, правда, без марки и подписи, и подал Алене. Она хотела было сказать, что совершенно не знает, когда увидится со своим, извините за выражение, «женихом», однако в это мгновение зазвонил мобильник Николая Дмитриевича. Он не глядя сунул конверт Алене, а она как-то машинально его приняла. Да и замерла, прижимая его к себе, слушая разговор Николая Дмитриевича и наблюдая за выражением его лица.
– Да, слушаю. Удалось дозвониться? Провели осмотр? И что? Не может быть… А впрочем, чего-то в таком роде мы с твоей знакомой писательницей и ждали. Теперь будут хирурга вызывать? Ну, можно пари держать на то, что он обнаружит при диагностической лапаротомии! Конечно, поживем – увидим, а все же я готов спорить. Спасибо, доктор Грунский, ты при случае забегай, налью тебе стаканчик формалинчику, выпьем за встречу! Пока, будь здоров. Не обращайте внимания на наш дурацкий юмор, – хмыкнул Николай Дмитриевич, убирая телефон и обращаясь уже к Алене. – Вижу, вы все слышали и все поняли. Да, вы были правы: совпадение имеет место быть… Значит, работа на химическом производстве ни при чем, разве что там трудились в свое время все трое.
– Вы сами в это не верите, – отмахнулась наша детективщица. – А вот скажите, можно ли каким-то образом…
Алена не договорила – зазвонил ее телефон. Извинившись, она достала мобильник, не в пример скромнее, проще и дешевле, чем у Николая Дмитриевича, взглянула на дисплей и усмехнулась: не далее как сегодня утром она давала себе страшную клятву никогда больше не общаться с этим отвратительным, грубым, наглым типом, чей номер определился сейчас! Может, не отвечать? Пусть эсэмэску шлет!
Однако… А вдруг Муравьеву нужно задать какой-то уточняющий вопрос? Или он осознал свою вину, хочет помириться со своим, так сказать, внештатным сотрудником? Никогда не следует отталкивать человека, который хочет протянуть тебе оливковую ветвь и протягивает руку дружбы!
– Добрый день, Лев Иванович, – проговорила Алена вежливо, но официально.
– Послушайте, Елена Дмитриевна, – раздался ледяной голос Муравьева, – когда вы меня сегодня спрашивали про Павла, моего бывшего водителя, вы уже знали, что он убит?
Нижний Новгород, примерно в то же время
Интересно знать, чем для меня завершится эта история, в которую я невольно влез? Но нельзя же было так все оставить! Боже ты мой, сколько зверства в людях! За что они хотели разделаться с ней так немилосердно? Какая изощренная жестокость! Либо она отравила им жизнь, либо… либо это зверство, которое я часто замечал в существах низкого уровня.