– Ну так и я могу кое-что добавить. Помнишь мои изыскания насчет совместных научных работ Чеботарева и Кулинича? Я снова порылся в архивах. Оказывается, Кулинич работал вместе с ними все в том же в отраслевом НИИ Миннефтегаза, был тоже аспирантом примерно в то же время. Так что вся эта компания, включая Романова, знакома с ним с ветхозаветных времен.
…Денис привел своего «лажанувшегося», как и обещал, в десять. Никаких новых подробностей тот не сообщил, но более четко описал реддвеевского визави:
– Лицо обыкновенное, большой широкий лоб, возможно переходящий в лысину – кепку он не снимал, только чуть сдвинул назад, волосы светлые, брови густые светлые, глаза глубоко посаженные, нос тонкий, губы тонкие, бородка светлая по краю лица от бачка до бачка, усов нет, особых примет тоже нет.
Турецкий, очень надеясь на отрицательный ответ, показал Денискиному сотруднику портрет Гусева:
– Похож?
– Так это он и был, – обрадовался тот.
– Что делаем в свете этого? – спросил Денис.
– Ничего пока не делаем, – ответил Турецкий. – Я должен подумать.
– Юному продолжателю династии привет! – На пороге кабинета материализовался Грязнов-старший. – Остальным – здрасте. Что за коварство замышляете?
– Спасибо, Денис. – Пропустив мимо ушей вопрос Грязнова, Турецкий проводил Дениса и его сотрудника к двери. – Я позвоню, если что-то надумаю.
– А ты чего такой кислый? – поинтересовался Вячеслав Иванович, усаживаясь и громоздя на стол свои длинные ноги в сияющих ботинках.
– Ноги-то прибери, – попросил Турецкий.
– Это не ноги, Саша. Это грустное напоминание о нашей старости. Раньше они нас кормили, а теперь то, откуда они растут.
– Философствуешь?
– Не-а, констатирую. Появились новые данные по пьянице Балабанову, и добыли их не мы с тобой, а молодые и зеленые. Значит, кокаина в крови нет, героина нет и даже снотворного нет – чистейший алкоголь сорок градусов и выше. Следов борьбы нет, предсмертной записки тоже, кстати, нет, зато есть некий офицер неизвестного чина и рода войск. Значит, рассказываю все по порядку. Нашелся свидетель самоубийства – мужик из дома напротив, который шпаклевал раму как раз в тот момент, когда Балабанов как бы выбросился. Так вот свидетель утверждает, что происходило все следующим образом: Балабанов вышел на балкон, у него там сушилась таранька, и стал перебирать рыбу, причем свидетель почти уверен, что он с кем-то при этом разговаривал. Рыбину он выбрал, снял, повернулся, чтобы, значит, вернуться в комнату. Потом попятился и так прямо спиной и вывалился вниз. Похоже это, по-твоему, на самоубийство?
Турецкий не ответил, он задумчиво курил, глядя на грязновские ботинки. Грязнов снял ноги со стола и, пожав плечами, продолжил:
– Дальше – больше, несмотря на то что взгляд свидетеля был прикован к падающему телу, он все-таки успел заметить, что в квартире Балабанова у самой балконной двери стоял человек… А теперь самое интересное: с погонами! То есть, значит, в форме. Лица он не видел, цвет формы и ее принадлежность к какому-либо роду войск вспомнить не в состоянии. Говорит: солнце как раз туда светило, и он увидел, как заблестели звездочки на погонах. Саня, ты спишь?
– Он увидел, как заблестели звездочки на погонах, – хмуро повторил Турецкий последнюю фразу Грязнова. – Что дальше?
– Дальше – тяжелая оперативная работа. Кто-то ее уже сделал, а мы снимаем сливки и имеем возможность размышлять над добытыми фактами. И факты вкратце таковы: Балабанов неоднократно писал письма во всевозможные военные инстанции о снятии судимости и назначении ему военной пенсии. На момент, когда его посадили, он пребывал в чине майора Советской армии. Мать говорит, что ответы он получал исключительно отрицательные, но письма продолжал строчить. Из районного военкомата его уже пару раз приходили уговаривать кончить это гнилое дело, поэтому проверили военкомат. Там сказали: ничего не знаем, никого не посылали, а глубинный опрос соседей доказывает, что какой-то офицер в подъезд Балабанова все-таки заходил. Как раз после того, как его мать вышла в магазин, офицер и появился. Бабушки на лавочке, как он входил, видели, а как выходил, не видели. Опросили жильцов подъезда – ни у кого военных в гостях не было. Портрет твоего Гусева на бабушек впечатления не произвел, сказали: военный был, как положено, красивый, здоровенный, а не маленький, плюгавенький. Так что делай выводы. Да, кстати, экспертиза подтвердила наличие на ладонях Балабанова рыбьего жира, а одна рыбина из связки валялась на полу на балконе, что в принципе подтверждает рассказ основного свидетеля.
– Короче, Гусев Балабанова не убивал, и Черный его до самоубийства не доводил, так?
– Я бы даже больше сказал: Черный о том, что Балабанова должны убрать, не догадывался, иначе не приехал бы. Зато самому Черному не мешало бы нанять себе охрану.
– Ну можно позвонить ему, попугать, – равнодушно произнес Турецкий, прикуривая очередную сигарету от предыдущей.
– Саня, что с тобой сегодня? – не выдержал апатии товарища Грязнов. – Бессонная ночь сексуальной любви? Или квасили без меня до утра с Реддвеем?
– Все гораздо хуже, – сказал Турецкий. – Чокаться не будем.
Спал Черный плохо. Нет, кошмары ему не снились. Хотя лучше бы уж кошмары. Стоило ему закрыть глаза, как перед ними появлялась черная матовая пустота, без обычных мерцаний, разноцветных узоров и неясных сполохов. Огромная всепоглощающая мягкая и беззвучная пустота.
Она пугала. Вызывала безудержную дрожь во всем теле, непреодолимое желание немедленно куда-то бежать.
Черный пробовал включать музыку и даже засыпал под нее. Но секундных перерывов между сигналами пустоте вполне хватало, чтобы вновь охватить его бархатными черными лапами, подбросить в кровати и снова наслать парализующий страх и нечеловеческое отчаяние.
Да еще Билл куда-то запропастился. Не в силах больше лежать, Черный истово искал любимца. Заглядывал под шкафы, в холодильник и в ванную, перетряхивал грязное белье, копался в старых газетах, где Билл любил устраивать гнезда, разбрасывал по квартире сыр и звал мышонка, концентрируясь на звуке своего голоса, и от этого немного успокаивался. Так и не отыскав Билла, смотрел ночной эротический канал – бездарную порнуху с некрасивыми вялыми девками и огромными мужиками. Без всякого удовольствия хлестал саке, безуспешно пытался медитировать, читать, даже начал писать завещание. Но, дописавшись до того, что все свое имущество он оставляет нью-йоркской психиатрической клинике Франклина, – бросил.
Уже под утро задремал прямо в кресле и проснулся с совершенно чугунной головой от телефонного звонка.
– Если через неделю я не увижу текст, контракт будет разорван и ты заплатишь нам полуторамиллионную неустойку!
– Томми! – Черный обрадовался как ребенок. – Как ты? Как жена, дети? Что в Нью-Йорке?