«Очаровательная картинка, — скептически подумал Александр Борисович. — Человек по фамилии Турецкий и человек по фамилии Вайнштейн беседуют о русском национальном самосознании».
— Понимаю, Илья Михайлович. И все же уточните, к какой бесовщине склонял Белоусов убитого, — Турецкий подчеркнул слово «убитого», — Николая Скворцова.
Вместо ответа Илья Михайлович засунул руку в карман штанов, пошуровал там и вытащил изрядно помятый, жалостно шуршащий, точно при последнем издыхании, лист газеты. Не требовалось быть экспертом-цензором, чтобы определить: газета очень малотиражная и очень радикальная. Об этом говорил и ярко-красный цвет линючих заголовков, и слепой шрифт смещенных то вверх, то вниз строк, и непрофессионально нарисованные карикатуры, которые в сочетании с убогой версткой создавали впечатление полной самодеятельности.
— Вот, полюбуйтесь, — Вайнштейн ткнул пальцем с обломанным грязным ногтем в середину страницы, — что пишут в ногу…
Турецкий подумал, что ослышался. «Сон в руку» — вроде есть такой устойчивый оборот; но «письмо в ногу» — это, воля ваша, что-то свеженькое.
— В какую еще ногу? И кто пишет? Белоусов?
— Газета так называется — «В ногу!» — снизошел к следовательской непонятливости Илья. — Орган молодежного рабочего движения России. Вот, смотрите лучше: «Победоносная Россия: полумесяц вместо креста». Пишут, как плохо, что наши предки пошли на поводу у Византии, заместо того, значит, чтобы ислам принять. Их не спросили, когда принимали! Да если б Россия-матушка не была православной, никакой России бы и не было. И их бы тоже не было, засранцев…
— Погодите, Илья Михайлович! Я что-то не успеваю следовать за вашими рассуждениями. Вы считаете, что эту статью написал Белоусов? Почему? И в чем здесь связь с убийством?
— Написал или нет, откуда мне знать? Я только видел, что после Ролкиного ухода у Николки в квартире эта газета появилась. Он ее скомкал: вроде чтобы показать, что это дрянь. Я развернул, почитал: точно, дрянь голимая. Мы же с Николкой не какие-нибудь нехристи, нас на магометанские понты не возьмешь! Сунул я эту газетенку в рабочую торбу, где я краски ношу, и забыл о ней. А она, видишь, сгодилась.
— А почему вы думаете, Илья Михайлович, — терпеливо вздохнул Турецкий, — что газету принес Белоусов? И даже если принес, что он согласен с ее содержанием? Может, ему ее просто на улице дали в качестве агитации. Лично мне постоянно суют всякую печатную ерунду: чаще листовки, но попадаются и газеты…
Илья Михайлович скроил удивленную физиономию. От попытки изобразить загадочность нос его разбух и свесился до губы. Сейчас он казался похожим на еврея. Со своей черной пушистой бородищей — не меньше, чем на хасида.
— Да уж я-то Ролку знаю! Такому не подсунешь!
— Даже если так, — Турецкий продолжал быть терпелив, — в чем, по-вашему, состояла цель, которую преследовал Белоусов, давая Скворцову газету «В ногу!»?
— Агитация, — твердо ответил Илья. — Хотели большого русского художника втянуть в исламский заговор против России. Не получилось, потому и убили. Больно много Николка про них, стало быть, прознал.
— Зачем же он им понадобился?
Но Вайнштейн уже не слушал вопросов: его несло по волнам политического вдохновения. Мысль Ильи Михайловича, окрепшая в лесной тиши на окраине столицы, успела обрисовать в главных чертах и заговор, и роль художника-райтера в нем. По его версии (которая, по мере развития, превращалась из гипотезы в непререкаемую истину), исламские террористы непременно попытаются устроить в Москве то же самое, что устроили в Нью-Йорке 11 сентября. Правда, за неимением башен-близнецов мишенью должна была стать высотка МГУ. Этот единственный пункт в слаженной, хотя и безумной, системе провисал: по крайней мере, Вайнштейн никак не обосновывал, почему именно цитадель знаний вселяла такую ненависть в горячие сердца исламских террористов. Зато участие Николая Скворцова в заговоре он обосновал, и с лихвой. Матерому райтеру было предназначено изобразить на башне высотки бомбу — в качестве мишени для атакующего самолета. Так как теракт был намечен на ночное время (в подтверждение этой догадки Илья принялся царапать карандашом на бумаге, бесцеремонно заимствованной из свежей стопки на столе Турецкого, какие-то хитроумные выкладки), краски должны быть фосфорическими, так что изображение будет видно только ночью, а днем не будет — чтобы мирные граждане ничего не заподозрили…
На долгом пути от оперативника до старшего помощника генпрокурора Александру Борисовичу Турецкому приходилось соприкасаться с разным человеческим материалом. Частенько приходилось решать вопрос: действительно ли вот этот, перед тобой стоящий, человек — тронутый или только прикидывается? И частенько решить его не получалось. Даже специалисты института Сербского иногда ошибаются, где уж ему справиться в одиночку! Что-то подсказывало Турецкому, что Илья Михайлович рассказывает об этих заговорах с предельной искренностью. Ну невозможно так вдохновенно играть, если ты не профессиональный артист!
Но если человек искренен в одном, это еще не значит, что ему надо доверять и во всем остальном.
Никто из коллег Виталия Ильича Сумарокова и не подозревал, что самый тяжелый час в сутках для него — тот, что для других представляется самым радостным: когда можно, с легким сердцем послав работу к чертям до следующего утра (или до следующего понедельника), ехать домой. Дома всех ждут запланированные радости: жена, пиво, собака или кошка, тапки, возможность рухнуть на диван и закрыться газетой от всех мировых забот… Все вышеперечисленное превосходно укладывается в рубрику под названием «покой». Но Сумароков находился в совершенно иной ситуации. Покой ему только снился. А если все, что уже образовалось и сгустилось, будет нарастать и дальше, покой будет сниться ему уже на работе, куда он, кажется, окончательно переселится.
Вот и сейчас он корпел над бумагами, исписанными его каллиграфическим почерком. Какие-то данные переносил в компьютер, другие, тщательно рассмотрев, перекладывал в отдельную папочку, где они хранились до лучших времен, точно у писателя — черновики, не вошедшие в основной текст романа. Тот, кто увидел бы его за этим занятием, не заподозрил бы, что этот немолодой человек с бесстрастным, ничего не выражающим лицом занимается такой страшной, ранящей душу темой, как террористические акты в Московском метрополитене. Тот, кто увидел Виталия Ильича, также не заподозрил бы, что внутри этого человека бушует вызванная личными причинами буря…
В последнюю неделю, после скандала, случившегося из-за болезни внучки Леночки, он неотступно думал: когда все это началось? Неужели со дня рождения Леночки, которой они все радовались, как не радовались ни одному ребенку в мире? Или со дня свадьбы его сына? Или и того раньше? Сколь многие проблемы возникают задолго до своего очевидного проявления! В этой фразе, пожалуй, чувствовался отголосок стиля знаменитого предка Виталия Ильича, но он не придавал этому значения. Он хотел разобраться с загадкой… Даже с двумя — включая терроризм в метро.