— Мои соболезнования, — бегло произнес Эдгар, хотя и по его тону, и по лицу не было заметно, что он на самом деле соболезнует. — Жаль, что он отошел от граффити… Был гениальный райтер!
Близнецы наклонили головы, признавая справедливость этой посмертной оценки.
— Печально, что он предпочел граффити зарабатывание денег, — гнул свое Эдгар. — По-моему, это значит умереть раньше смерти. Если райтер ударился в дизайн, с ним, считай, покончено: совмещать эти два занятия не удается никому. Хотя сейчас это модно, и я понимаю, не всем удается пройти свой путь до конца, не сворачивая…
— Это был наш отец! — повысил голос Ростислав. — Когда бы он ни умер… то есть… нам жалко, что он умер, а не то, что он бросил граффити!
У Ростика по-мальчишески раскраснелись щеки. Покраснел и Кирилл, точно у близнецов было одно кровообращение на двоих. Сами не ожидали от себя такой бурной реакции.
— Ну ладно, ладно! — примирительно махнул рукой Эдгар. — Если я сказал бестактность, простите меня. Думаешь, что с единомышленниками можешь говорить откровенно, а оказывается, что нет… Нет, в самом деле, хватит обиду зажимать! Вы прекрасно знаете, какой я грубиян!
Близнецам, как и другим «Графферам Пикассо», было отлично известно, что Эдгар выкладывает в лицо все, что думает, не переживая из-за того, что его прямота может кому-то не понравиться. Это было в порядке вещей, и не из-за этого их сейчас внезапно пронял стыд.
Им вдруг представилось — обоим сразу, как часто одному передавались мысли другого, или как если бы оба они пользовались одним мозгом, — что отец, пользуясь свойственной покойникам легкостью проникновения всюду, куда они только пожелают, стоит посреди зала клуба «Канопус», на полпути между барной стойкой и синтезатором, и осуждающе смотрит на детей, которые позволяют в своем присутствии ругать своего мертвого папку. «Что ж вы меня предали?» — звучал им голос из ниоткуда. Будь отец жив, близнецы нашли бы слова (что препятствовало найти их раньше?), чтобы объяснить свои политические увлечения; может быть, ему понравилось бы, что в группе «Графферы Пикассо» сыновей считают такими же талантливыми, как его — во времена его молодости на брейкерских фестивалях… Но смерть отца делала диалог невозможным, а приговор — окончательным.
Труба, вырвавшись из захвата синтезатора, вывела длинное и грустное соло.
Существуют люди, которых просто не замечают: от рождения до смерти эти бедолаги как бы внесены в список «и прочие». Их привычно приглашают на все торжества — с тем, чтобы потом и не вспомнить, осчастливили ли они мероприятие своим присутствием. Такие люди могут занимать важные должности, выполнять ответственную работу, однако все, чего они добились нелегким трудом, не влияет на их как бы отсутствие в этом мире. Если уж начали не замечать, не будут замечать всю жизнь!
Однако ошибкой было бы предполагать обратную связь между понятиями «незаметный» и «ничего не замечающий». Иными словами, люди, на которых не обращают внимания, умудряются замечать очень и очень много любопытных вещей. Отчасти благодаря своей незаметности.
К этому скромному типу — незаметных, но всезамечающих — принадлежала менеджер дизайнерского бюро Лариса Горшкова. Лариса не была ни красавицей, ни уродиной: в ее внешности было слишком мало того, что отличало бы ее от других. Среднего роста крашеная блондинка с мальчишеской стрижкой, скорее худощавая, чем полная; стандартная форма одежды — пиджак, прямая юбка, туфли на невысоких каблуках. Минимум косметики и внимательный взгляд небольших серых глаз. Деловитость, но без агрессии. В ней, напротив, было нечто мягкое, уступчивое, скорее обволакивающее, чем наступательное. Благодаря этой тактичной готовности стушеваться в сочетании с отличными деловыми качествами Лариса умела добиваться поразительных результатов: она обладала чудесной способностью видеть и слышать людей…
Именно так она увидела Николая Скворцова — в те времена первоначального накопления, когда блестящий талант художника-граффера приносил ему главным образом славу, но крайне редко — доходы. Увидела создания его таланта… Перед этим половодьем красок сникали привычные определения: казалось, скворцовские работы нужно воспринимать не только зрением, а всеми органами чувств сразу. Они рождали звон в ушах, хотелось потрогать их фактуру, даже — по-детски — попробовать языком вон тот леденцово-розовый тон или вот этот, зелено-синий, с густой горько-соленостью, свойственной морской волне… Как он добивался этого эффекта: стандартные аэрозольные эмали, которые у других оставались годны разве что для покраски дачного штакетника, в руках Николая Скворцова раскрывали свою душу? Лариса не могла не восхититься. А восхищение Ларисы всегда носило практическую направленность: она моментально соображала, кто и сколько смог бы за это великолепие заплатить.
Скворцов не поверил. Нет, что кто-то способен купить свободное время райтера, чтобы тот оформил чей-то бутик, — в это он готов был поверить. Но что за оформление магазинов платят такие деньжищи… Подозревал жульничество, долго отказывался. Уговорила жена Неля — ради детей, сама не слишком уверенная, что Николаю заплатят именно столько, сколько сказали. Заплатили столько же, и даже больше… Это был триумф! Неля с ее всегдашней непосредственностью душила благодетельницу Ларису в объятиях и смотрела на нее восторженными глазами, точно девочка на красный воздушный шарик. Глава семьи выражал свои эмоции сдержанно, однако об их глубине свидетельствовало то, что к Ларисе у Скворцовых стали относиться как к другу семьи… Более того — члену семьи, который проживает отдельно.
Польщенная доверием, Лариса время от времени наведывалась к Скворцовым, по делу и без дела, для поддержания добрых отношений. Ее искренне радовала эта семья — традиционно-крепкая, с безусловным приоритетом отцовской власти, и в то же время современная, в которую родители внесли многое от свойственной их неформальному окружению свободы. Ей было приятно ощущать кожей благодарность этих людей, которая была обоюдной — в самом деле, ведь и Лариса получала деньги от сделок, которые владельцы выставочных залов, бутиков и галерей заключали с Николаем. Иногда Лариса дарила то оригинальную брошь Неле, то игрушку кому-нибудь из детей — порой на праздники и ей что-то дарили… В общем, ее воспринимали без стеснения, как свою. В то же время она была лишена свойственной родственникам навязчивости. Эдакий добрый гений…
Добрый? Лариса наблюдала семью Скворцовых на протяжении долгих лет. У нее на глазах профессионально рос в дизайнерском ремесле Николай, хлебосольная Неля цвела и набирала килограммы веса, мужали близнецы, Родя и Таня из пеленочных пискунов превращались в самостоятельных личностей… Следовательно, она имела все возможности выяснить: на самом ли деле ее влияние, точнее, влияние значительных по российским меркам денег принесло этим людям только благо, и больше ничего?
Вопрос философский. Люди с философским складом ума станут, пожалуй, утверждать, что нет вещей, хороших или плохих сами по себе, вне нашего к ним отношения; что испортить никого деньгами нельзя — деньги лишь выводят на поверхность скрытые потенции, заложенные в человеке… Все так, но Лариса Горшкова обладала скорее практическим складом ума, тесно соединяющим причину и следствие. Поэтому ее философский вопрос дробился на множество других, помельче. Когда Лариса только познакомилась с Николаем, он иногда отказывал себе в ужине, чтобы дети не голодали, но бывал дерзко-щедр, когда дело касалось производимого им впечатления. Теперь он зарабатывал несравненно больше, но стал скуп и мелочен. Стал бы он таким к своим зрелым годам, если бы не свалившееся на голову богатство? А близнецы Кирюшка и Ростик? Какие росли милые, неприхотливые мальчики! Откуда у них появилось желание выставиться перед сверстниками, откуда повышенные запросы, из-за которых у них одно время разыгрывались постоянные ссоры с отцом? Танечка и Родик в их нежном возрасте еще слишком зависимы от родителей, полностью подчинены им, так что их будущее пока неопределенно. А вот Неля…