Спеть она не успела. Зибров справился с хиленькой цепочкой в два счета, и группа захвата ринулась в квартиру, откуда шибануло таким запахом, точно на гигантской плите прокис суп для людоеда. Единственное, что можно было сказать сразу, — жилье обитаемое и очень запущенное. Квартира состояла не менее чем из пяти комнат, и Иван сразу подумал — не обошлось без перепланировки. Взгляду открывался длинный коридор, передняя часть которого была отделена от задней непроницаемой для взгляда занавесочкой из бамбуковых висюлек.
Анжелина — а это была она — подскакивала и накидывалась на вошедших, как злая мопсиха, у которой не хватает силенок защитить имущество хозяина. Но она, несмотря на это, подпрыгивает и лает, уповая на свою злость и трусость похитителей.
— Стой, куда? — вопила она, повиснув всей массой на рукаве Козлова, каким-то шестым чувством распознав в Иване главного. — Зачем, стой? Бусуйок злиться будет! Стой, нельзя! Мили-и-иция-а-а!
Груди ее при этом перекатывались под кофтой, как арбузы в авоське.
— Прекрати, умница, — приговаривал Зибров, отцепляя Анжелину от козловского рукава. — Милиция уже здесь. Мы и есть милиция, так что шебуршаться не советую.
Козлов рванул за бамбуковую занавеску, вызвав со стороны висюлек сумасшедший треск. Там-то все и началось…
Иван Козлов, несмотря на молодость, успел приобрести какой-никакой, но опыт. Ему случалось побывать в бандитских притонах; он, задерживая дыхание, чтобы вдыхать поменьше пропитанного кровью воздуха, входил в квартиру, где пьяный глава семьи час назад изрубил топором всю семью. Однако ничего подобного этой квартире ему видеть не приходилось. Волосы зашевелились на голове, и Козлов впервые понял, что это не фигура речи: какой-то атавистический инстинкт привел в движение мельчайшие мускулы вокруг волосяных луковиц, о существовании которых Ивану до сих пор было известно исключительно из учебников по судебной медицине и рекламы шампуней. «Остров доктора Моро», — припомнилось ему название читанной в школе фантастической книги. За давностью лет сюжет выцвел и сделался смутен, но в памяти всплывало, что там, на острове, подчиненном злой воле безумного ученого, кишели то ли люди, наделенные звериным обликом, то ли звери, переделанные в людей. А еще там было место, которое называлось «Дом страдания». Похоже, именно в дом страдания Иван и угодил.
Первое, на что упал взгляд Ивана Козлова после того, как оборону черноволосой толстухи удалось прорвать, была завернутая в байковое грязное одеяльце кукла с необычным, желто-фиолетовым, цветом кожи. Она валялась, небрежно брошенная на покосившуюся надтреснутую галошницу, плотно закрыв запавшие, под старчески сморщенными веками, глаза. Рядом лежала такая же, но с кожей натурального цвета. Во второй кукле можно было опознать ребенка — находящегося то ли без сознания, то ли под воздействием наркотиков. В первой — уже с трудом…
— А что у вас, хозяйка, для детских трупиков другого места нет, что вы их в коридоре держите? — вопросил толстокожий Зибров, в то время как Иван, выставив перед собой дуло «макарова», толкнул ногой дверь ближайшей комнаты. Из-под дула переполошенно шуганулось некое создание — не понять, мужчина или женщина — с лицом, изрытым крупными дольчатыми буграми, оставлявшими на воле только большой блестящий розовый нос и заплывшие крохотные глаза.
— Не прокаженный я, не боись, — свиристящим фальцетом, который исходил откуда-то из самого отчаянного наслоения бугров, осведомило создание. — Дерматит у меня ати… типический. Хочешь, справку покажу?
К носителю дерматита приникли детишки — разного возраста, но, кажется, все не старше семи лет. Бледненькие, изнуренные, глаза обведены темными кругами — то ли синяки, то ли угольная пыль, как у шахтеров. А выражение глаз — точно у старичков. Детский сад престарелых. Один из детей выглядел странно неловким, Иван не сразу сообразил почему — вместо рук у него были две культи с выпирающими, протыкающими бледную плоть костями.
— Где Дубинин? — лихорадочно спросил Козлов.
— Дубинин? Это какой? Здесь по фамилиям не называют.
— Одноногий.
— А, Леха одноногий? Мастер, что ли? Это дальше по коридору налево.
Не успев подивиться прозвищу Мастер, Иван Козлов кинулся налево по коридору. Там находилось следующее отделение дома страданий. Истертые, поломанные костыли, с которых сшелушилась краска, открывая металлический испод; а еще протез ноги, тошнотно-розовый, обутый в кроссовку; а еще подобие высокого кожаного сапожка на шнуровке, прошитого по бокам жесткой железной лентой… Создавалось впечатление, что люди ушли отсюда, сбросив для легкости ненужные довески больных тел. Здесь находился всего один человек, и этот человек был Дубинин, прикованный собачьей цепью за руку, на высокой кровати, которую он не смог бы покинуть без риска свернуть шею. Рваный матрас под ним был пропитан нечистотами. С тоской обреченности Дубинин лежал без движения, уставясь в окно.
— Дубинин, — негромко, с тем почтением, которое невольно внушают большие несчастья, позвал Козлов и опустил пистолет. Дубинин обернулся.
— А-а, моя милиция меня бережет! — оскалил зубы в улыбке Дубинин и многоэтажно выругался. — Быстро подоспели!
Самым любимым временем суток у Нинель Петровны прежде всегда числилось утро. Не самое раннее, а часов девять-десять, когда дети уже накормлены и отправлены в школу (в университет, в детский сад), а Колю еще не посетило вдохновение. Он не любил работать с самого утра, давал себе время на раскачку до полудня, даже если агентство поджимало с заказами. Только утром они с Колей имели возможность побыть вдвоем… Теперь, когда погиб Николай, в утренние часы, с половины девятого до двенадцати, Нинель Петровна оказалась предоставлена сама себе. Поначалу это были для нее часы неутешных рыданий и бесполезных вопросов, наподобие «Почему это случилось именно с Колей, когда столько негодяев живут и радуются?» или «Что было бы, если бы я не отпустила его на ту встречу?». Теперь же, когда разум вырвался из заколдованного круга этих вопросов, на которые не бывает ответа, и устремился в практические области, утро для Нинель Петровны означало размышления на одну лишь тему: «Как жить дальше?» И не в каком-то философско-психологическом смысле, а в самом прямом. Финансовом…
Посудите сами: добытчиком в семье из шестерых человек был один лишь отец. Близнецы, хоть и перешли в последний год на полное самообеспечение, родителям не давали ни копейки, и у Нинель Петровны возникали крупные сомнения относительно их готовности обеспечивать в дальнейшем мать и брата с сестрой. Родион и Таня в ближайшие десять лет зарабатывать не смогут; наоборот, это их нужно кормить, одевать, обучать… Конечно, Николай (спасибо его предусмотрительности, которую клеветники напрасно считали скупостью!) оставил семье немало, а кое-какие деньги за последний заказ, подсказала Лариса, Неля должна еще стребовать с дизайнерского агентства. Однако сколь бы ни было велико наследство, но деньги, если их не зарабатывать, а только тратить, рано или поздно кончаются. Причем у денег есть удивительное свойство: они кончаются в самый неподходящий момент.