Масса, однако, всего лишь с первого взгляда представлялась однородной: стоило посидеть неделю, чтобы выделить из нее людей, проходящих по этому переходу изо дня в день утром и вечером. У некоторых были такие добрые, приветливые лица, что чувствовалось: они способны не только на скудную помощь в виде небольшой суммы денег. В основном это были женщины. Вот бы обратиться к одной из них и, когда она нагнется, чтобы бросить рубль в его пластмассовый надтреснутый стаканчик с подобием ребристого узора по краям, шепнуть: «Вызовите милицию. Меня искалечили и принуждают к нищенству». Единственным соображением, отвращавшим его от этого отчаянного поступка, было то, что милиция регулярно шерстила переход и ни разу не сделала попытки потребовать у Алексея документы или хотя бы о чем-то его спросить. Очевидно, курировавшие нищенскую мафию дельцы обладали достаточным могуществом, чтобы заставить милиционеров с собой считаться.
Случись серьезная облава, предъявить документы Алексей Дубинин все равно бы не смог: их он не видел со времени прибытия в Москву. Документы изъял Бусуйок Иваныч, от которого Алексей удостоился аудиенции лишь однажды, в качестве знакомства — Бусуйок считался слишком высоким начальством для него. Его непосредственным начальством была жгучая брюнетка, полнотелесая Анжелина, которая привозила коляску с ним в переход утром, а увозила вечером; ну и еще, в качестве личного одолжения, забегала днем, чтобы сводить его в привокзальный мужской туалет. Для посещения туалета требовались костыли, которые Анжелина приносила с собой; на прочее время работы костыли Алексею не полагались, чтобы он на них не удрал, так что в отсутствие Анжелины он был беспомощен, как младенец, еще не научившийся ходить. Одно счастье: частые визиты в туалет Алексею не требовались, поскольку практически весь день он проводил без еды и питья. Сомнительное, если разобраться, счастье…
Зато вечером на квартире (Дубинин не согласен был именовать это сомнительное жилье домом, даже временно) можно было наесться. Хлеб, растворимые супы из пакетика, иногда молоко или банка «пепси»… С Алексеем обращались получше, чем с другими: очевидно, он, вместе с операцией, стоил немалых денег, и его не хотели терять. Хуже всего обращались с детьми: все равно долго не протянут, сгниют в тяжелом, кишащем бактериями подземном воздухе. Да и к чему жалеть то, что досталось даром и чего можно раздобыть еще сколько угодно! Малолетних узников метрополитена либо покупали за пару сотен у спившихся, потерявших человеческий облик родителей, либо крали. Дети были смертниками и сознавали это в полной мере: смерть их не пугала, она была фоном их повседневного существования. Алексей жалел их и пытался помочь. Правда, грудным крохам помогать было бессмысленно: эти вялые, затюканные наркотиками (чтобы не плакали в метро) существа умирали пачками. Зато тех, кто постарше, он подкармливал, в свободные часы рассказывал им сказки, выслушивал истории их куцых жизней, тем более страшные, что рассказчики ничего страшного в них не замечали.
Из тех детей, кто прошел перед его глазами за эти два года, сильнее всего ему запомнился Казах. Имени своего настоящего, как почти все эти дети, Казах не помнил; да и был ли этот смуглый, узкоглазый мальчуган с черными волосами, постоянно встающими в боевой хохол, напоминающий перья индейца, на самом деле казахом, никто не знал. Только и помнил он, что, когда был маленький, жил с матерью и братьями в какой-то далекой, желтой от всепроникающего песка местности, по которой были разбросаны приземистые белые дома. Ни один из этих домиков не был Казаху родным: его мать с детьми постоянно переезжала, снимая у чужих людей углы. В одном таком углу, помнится, монтер оставил открытой электропроводку, и по извечной глупой привычке ребенка, познающего мир, крохотный Казах схватился за такой красивый, блестящий призывной медью провод.
Ему не повезло: руки навсегда остались скрюченными, маленькими и бесполезными. Этими руками он не сумел держаться за пеструю материнскую юбку, когда они приехали в Москву, и мать его потеряла. Просто потеряла, как теряют вещь, без которой можно обойтись. У нее была куча других детей. Зато подобрала Анжелина… Она сразу оценила выгоду: готовый нищий, даже калечить не надо! К тому же Казах проявил столько артистического таланта в умении клянчить, жалобить пассажиров метро и выжимать деньгу из самых бессердечных, что в нищенской среде его сразу признали.
Этот парнишка был настоящим артистом. Его забавная мордочка вечно освещалась такой ослепительной улыбкой, что в соседстве с ней даже крохотные жалкие ручки не казались таким уж великим недостатком. Смуглыми, по-обезьяньи ловкими ногами он способен был делать что угодно, даже застегивать пуговицы на рубашке. Он с поразительной быстротой выучил русский язык. Он мгновенно запоминал детские стихи и сказки, которыми развлекал его Алексей, которому доставляло удовольствие возвращаться в собственное детство. Да-а, большие крылись в нем способности…
Однажды вечером Казах не пришел. Просто не пришел. Словно бы потерялся во второй раз, но теперь уже со смертельным исходом… Дня через два при Алексее упомянули, что Казах в час пик не удержался на платформе и упал под поезд метро.
— Кого бы вместо него поставить? — деловито спросила Анжелина. — Безрукие у нас кончились… Давай, может, Наташке мокроносой руку отпилим. А что? Стакан водки ей налить, она и вырубится. А косточки у нее тоненькие, их и простая ножовка возьмет.
Говорила это она безо всякой злобы, как начальник цеха, легко распоряжающийся расходными материалами.
Алексей часто вспоминает Казаха и никак не может взять в толк: в чем был смысл этой короткой, полной страданий жизни? Неужели в том, чтобы доходы Бусуйока и Анжелины временно взлетели выше максимальной планки? Или в том, чтобы он сейчас мог рассказать о Казахе милиции, которая, возможно, благодаря ему обратит внимание на других детей-побирушек и приложит усилия, чтобы эти дети получили возможность жить долго и, хоть это звучит не без сантиментов, счастливо…
Что стало причиной того, что Алексей внезапно приобрел доверие к милиции и согласился помочь Бирюкову? Наверное, то, что в Бирюкове он увидел искренность. Этот высокий милицейский чин был не из тех, кто устраивает облавы для галочки. И если он действительно намеревался разобраться с теми, кто держит людей в рабстве, — честь ему и хвала! Вы говорите, его убили? Тогда — светлая ему память…
Конечно, искать убийцу — это дело милиции, и, если обнаружатся улики, против них не попрешь… Но лично он, Алексей Дубинин, при всей застарелой ненависти к тем, кто превратил его в инвалида и наживался на его беде, не верит, что Бусуйок, даже с самыми отчаянными подручными, мог застрелить Бирюкова, да еще присоединив к нему совершенно неизвестного им человека. Говорите, у генерала Бирюкова был табельный пистолет? Тем более.
Главари мафии нищих — трусы; открытая стычка с вооруженным противником — это не для них. В случае возникновения опасности они бы просто снялись с места, бросив своих рабов-нищих на произвол судьбы, и переместились в более благополучный регион или залегли на дно, пока все не успокоится.
Так что, учитывая вышесказанное, Алексей обеими руками голосовал за арест Бусуйока Ивановича, пока он не растворился на просторах России. Но Дубинин не сомневался, что раскрытие подноготной мафии нищих не имеет отношения к убийству Бирюкова.