Вот и сегодня он проснулся вечером — впрочем, солнце продолжало обнимать своим приглушенным светом высокий небосвод, поскольку весна уже раздвинула пределы светового дня; проснулся в одном из своих временных убежищ, на Кастанаевской. Квартиры — приюты мафии нищих — обволакивали своей сетью всю Москву, располагаясь главным образом на окраинах; однако все они пребывали в весьма неухоженном, растерзанном состоянии — в отличие от тех, где проживал высший состав. Вот и эта, чистенькая, двухкомнатная, поразила бы эстета выверенным сочетанием мебели и дверей из светлого дуба с медово-золотистыми обоями. Мебели имелся необходимый минимум, без излишеств. На кухне — торжественный широкий стол и массивные стулья, в спальне — двуспальная кровать и шкаф, в гостиной — диван и стенка с удобно размещенными в ней телевизором и пылящейся без гостей парадной посудой. Привлекало внимание полное отсутствие книг.
Считалось, что Бусуйок никогда не спит один, но этим вечером на подушке рядом с ним не посапывал прямой или курносый носик, под одеялом не шевелилась расслабленно грудастая длинноногая фигура. По-спартански, в прохладном воздухе, заполнявшем комнату через отворенную створку окна, Бусуйок Иванович отбросил шерстяное одеяло и подскочил, сверкнув смуглым голым телом на миг перед тем, как стремительно влезть в тугие плавки и футболку. Душ он не любил — считал барской прихотью. Крутые кудри с проседью собирал в пучок на затылке — элемент, который более соответствовал бы образу стареющего артиста. А в остальном — понять, чем этот человек занимается, было трудно. Что-то в его лице говорило о свободной профессии, а чем-то он напоминал социального работника. От социального работника в нем имелась вкрадчивость и какая-то особая заботливость, которой он умеет сразу обволакивать человека; разумеется, если человек ему нужен…
Бусуйок критически оглядел себя с головы до ног в напольном зеркале и приглушил критичность взгляда, удовлетворенный результатами. Зеркало — овальное, в витой резной раме со множеством завитушек; бабское зеркало, но ведь и квартира принадлежит женщине. Для Бусуйока эта квартира — только временный приют. Есть у него загородный дом, принадлежащий ему, только в нем Бусуйок тоже не живет. Вечный кочевник, вечное отсутствие дома, которое его ничуть не тяготит, а когда станет тяготить — значит, настала пора откинуть хвост, склеить тапочки, дать дуба, или как еще об этом говорят? На тему смерти человек по имени Бусуйок, со странно неподходящим к нему отчеством Иванович, задумываться не любил. Зачем? Все там будут. Те, кто зарабатывают для него деньги, — чуть раньше, он и его ближайшие подручные — чуть позже, но все будут — когда-то. А когда-то — это не сейчас. Главное — сейчас пожить, пока живется, а что будет завтра — поглядим. Как можно надолго загадывать, когда человек не знает, что будет с ним через секунду?
В следующую секунду, словно в подтверждение мысли, раздался звонок в дверь. Бусуйок Иванович был не так доверчив, как Анжелина: спрашивать «Кто там» он не стал — на этот вопрос люди его профессии крайне редко получают правдивый ответ. Неслышно, ступая с носка на пятку, точно чуткое животное, привыкшее убегать от охотников, он подобрался к двери и прислушался. Что-то в задверном молчании выдавало дух охоты, невозмутимое дыхание тех, кто привык брать в кольцо зверя. На миг Бусуйок Иванович заглянул в глазок. Точно! Дольше смотреть и не надо, чтобы распознать легашей. Бусуйока знатно учили! Они, конечно, его услышали и сейчас примутся высаживать дверь. Но у него еще есть пара минут, чтобы смыться, как гласит протокол, «заранее приготовленным путем отхода».
«Пути отхода» в лежбище на Кастанаевской были такие, что не приведи господь. А отступать некуда… Пожарная лестница за окном отвесно проходила по фасаду кирпичного дома во всей своей проржавевшей красе, обрываясь за три метра до асфальта. Ну вниз Бусуйок и не полезет: там его наверняка ждут. А заберется он по лестнице на крышу. Оттуда можно запросто пролезть в чердачное окошко с противоположной стороны и преспокойно выйти через другой подъезд. О таком дурацком, но полезном устройстве чердака в этом доме, скорее всего, никто из тех, кто пришел за ним, не догадывается.
Не позаботясь о том, чтобы накинуть куртку (мешать будет), Бусуйок Иванович распахнул кухонное окно. В его лицо повеяло вечереющей прохладой. Сдвинув в сторону растения в горшках, не цветущие, а только притягивающие толстыми темно-зелеными листьями пыль, вскочил на подоконник. Листовое железо угрожающе заскрипело под его кроссовками. Чтобы перепрыгнуть на лестницу, требовалось оторваться от этой ненадежной опоры, но было страшно, и Бусуйок, изловчившись, потянулся всем телом, будто пантера, ухватился за ржавый край ступеньки. Что-то взвизгнуло — то ли железный лист наружного подоконника, то ли отвыкшая от нагрузок лестница. А может, это был пронзительный голос бездны, распростершейся под ним. Девятый этаж как-никак… Костей не соберешь… Что толку думать про кости! Бездна разинула рот, она поджидала, как голодная фурия, но Бусуйок Иванович уже успел обрести опору в лестнице, которая колыхалась, легонько постукивая где-то вверху о кирпичи, и, стараясь не обращать внимания на пустые метры пространства, растущие между ним и асфальтом, взобрался на крышу.
Крыши с ранних лет относились к любимым местам обитания Бусуйока. К природе он, насмотревшийся на нее бродячий мальчишка, всегда оставался холоден, но вид с крыши неизменно манил его тем элементом красоты, как другого манит, допустим, морская гладь или заснеженные горные вершины. Бесчисленное наслоение домов на разных уровнях, как сталактиты, кружевное марево антенн, вспархивающие голуби, и надо всем этим — небо, небо! Только оно превращает в произведение искусства даже городской пейзаж. В скучном интернатском бытии, словно в наглухо закрытой коробке, когда жизнь предоставляла так мало радостей, он смывался на крышу. Годилась любая. Лучше плоская, но даже с остроконечными, коническими, как колпаки, он научился как-то справляться. Сейчас-то разучился: взрослым стал, тяжел… Крыша была не плоская, но и не с очень крутым скатом: ее ребро проходило ровно посередине, а по краям, где покачивался обвивающий ее на случай дождя желоб, было немного плоского места, чтобы на нем стоять. Бусуйок не собирался долго задерживаться на крыше — даже ради того, чтобы полюбоваться с птичьего полета Кастанаевской улицей. Отштурмовав ребро крыши и виртуозно соскользнув по скату, он спустил ноги в бездну — в тот отсек бездны, которому, он хорошо знал, на стене дома соответствовало окно чердака. Мешала низкая металлическая решетка, обносившая крышу по периметру, но она же, если разобраться, и помогала, предоставляя точку опоры. Подошвы кроссовок уже проникли в оконце, и, не сомневаясь в способности своего тела справиться с поставленной задачей, Бусуйок скользнул вперед и вниз…
Нет, не тело ошиблось — подвела решетка, которая, по идее, должна была предохранять посетителей крыши от падения. Слишком редко ее красили, а на прочность не проверяли никогда. Не выдержав тяжести повиснувшего на ней человека, она с легкостью отдала одну из секций потной взволнованной руке. Эту обломанную железку бессмысленно сжимал в кулаке Бусуйок, сопровождая криком свой полет на бесконечном протяжении девяти этажей. С криком сливался свист в ушах, и мерещилось, будто это звуки голодного желудка бездны.