Ольга открыла форточку и высунулась.
Прямо перед ней был тот самый пролом в ограде, который предусмотрительный начмед Ионов заставил старыми партами. Парты громоздились куда выше человеческого роста да еще были поверху затянуты проволокой. На ней-то и повис некогда халат злополучного Стрижикозы…
Валентина постояла, постояла перед нагромождением парт, потом опасливо оглянулась – Ольга едва успела отпрянуть, чтобы Валентина ее не заметила, – и вдруг начала взбираться на парты!
Ольга не верила глазам.
Что такое приключилось? Может быть, Валентина хочет украдкой сбежать с дежурства? Но ведь ей не долезть до верхушки этой горы, она все на себе изорвет о «колючку»!
Однако, добравшись до высоты третьей парты, Валентина остановилась и замерла, ловя равновесие, и сунула руку в ящик парты.
Ольга в первую минуту подумала, что Валентина что-то хочет там спрятать. Испугалась, что Ольга ее все же выдаст, расскажет обо всех тех махинациях, которые они производили с Петром, – и решила спрятать свои подручные средства, горчичники там или еще что-то…
Но Валентина ничего не прятала, а наоборот – явно пыталась что-то найти в парте, вернее, достать из нее. Вот в руках у нее показалось что-то белое, коробка какая-то… И в ту же минуту парты качнулись, Валентина вцепилась в крышку, чтобы удержаться, коробка вылетела у нее из рук и скользнула между партами.
Мгновение Валентина тупо смотрела вниз, словно не веря своим глазам, потом стала быстро спускаться. Спрыгнула с высоты, чуть не упала, торопливо отряхнула халат и, присев на корточки, принялась заглядывать под парты.
Ну да, белый сверток лежал там, Ольга даже из форточки его видела. Но достать его можно было, только если зацепить чем-то длинным, какой-нибудь палкой.
Это поняла и Валентина. Она несколько раз оглянулась, словно пытаясь отыскать что-нибудь подходящее, но не нашла и даже руками всплеснула в отчаянии. Потом вдруг, спохватившись, глянула на свое запястье (у нее одной из немногих в госпитале были наручные часы… у Ольги, положим, они тоже были, дяди-Шурины, но то были тяжелые мужские часы, а Валентина носила маленькие, изящные, в желтом анодированном корпусе, очень похожие на золотые, и хвасталась, что их подарил ей какой-то влюбленный в нее генерал) – и убежала, задержавшись лишь на минуточку около нерастаявшего сугроба, чтобы наспех оттереть от грязи туфельки.
Ольга вспомнила, что сейчас должен оперировать Сергей Сергеевич, а хирургической сестрой у него всегда назначается Валентина. Значит, она убежала в операционную. И придет за коробкой не скоро, не раньше чем через час или даже полтора…
Что она там прятала, в партах? Ольга не сомневалась: что-то, имеющее отношение к Петру. Бог бы с ними, с этими двумя мошенниками, снисходительно подумала бы она еще утром, но после тех обрывков разговора между Храмовым и Поляковым, которые донеслись до нее из кабинета главврача, было не до снисходительности…
Ольга открыла окно и довольно легко выбралась из гардеробной на улицу.
Ее поразили теплота и свежесть воздуха. Да уже совсем весна, оказывается…
Какая весна, какая невероятная в нынешнем году выдалась весна!
«Как грустно мне твое явленье, весна, весна, пора любви!» – пролетела в памяти строка из Пушкина.
Господи, да почему ж ему было грустно-то, бедному? Весной надо загадывать желания, мечтать – и мечты сбудутся.
– Как грустно мне твое явленье, весна, весна, пора любви! – бормотала Ольга, быстро подходя к партам и прикидывая, получится ли достать сверток.
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
И в самом деле, никакой палки подходящей… Правда, если встать на колени и пролезть вон под ту парту, поставленную на попа, сверток можно и без палки достать.
Ольга опасливо оглянулась на окна. Ого, а она никогда не замечала, что на этот угол двора не смотрит ни одно госпитальное окно, кроме подвального, гардеробного. Здание стояло торцом, а окно гардеробной находилось в выступе фундамента. Очень удобное место для того, чтобы тайком сбегать из госпиталя или что-то прятать!
Или мне чуждо наслажденье,
И всё, что радует, живит,
Всё, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу мертвую давно,
И всё ей кажется темно? —
бубнила Ольга, поддергивая повыше халат и опускаясь голыми коленками в подтаявший снег, весь усеянный крошкой белой краски, которая сыпалась с парт, потрескавшихся и облупившихся.
Она никак не могла достать эту несчастную коробку. Была бы рука длинней на пару сантиметров!
Черт, а снег какой-то по-зимнему ледяной. Как бы не обморозиться!
А вдруг сейчас все это кошмарное нагромождение парт ка-ак рухнет ей на спину?!
От ужаса Ольга рванулась вперед и вцепилась в коробку. Стремительно вылезла из-под парт, отряхнула колени и побежала назад к окну.
Шмыгнула в подвал, закрыла за собой створки, старательно обтерла старенькие босоножки, которые были в снегу, грязи и крошках белой краски, вымыла руки и взялась за коробку. Та была обвязана куском бельевой веревки и имела самый невинный вид. Ольга не без усилия распутала узел, подняла крышку.
И замерла, потому что в коробке лежало два газетных свертка. Но не это поразило Ольгу. Между свертками было запихнуто что-то коричневое, шерстяное… Ее варежка! Ее варежка, пропавшая в тот вечер в подворотне!
Зачем она здесь? Как попала сюда?
Ольга машинально сунула ее в карман халата. Затем развернула один из газетных свертков, побольше, не сомневаясь в том, что увидит…
Да, она не ошиблась. Это был пистолет «ТТ». Пистолет Полякова!
«Этот человек находится именно здесь, в этом госпитале. Он знает Ольгу! Думаю, именно он в меня стрелял, и он забрал мой «ТТ», – словно бы донесся до Ольги его голос.
«Что ж получается, Валентина, что ли, стреляла? – смятенно думала Ольга, разворачивая вторую газету. – Валентина в него стреляла? Валентина забрала рукавичку?
Нет, не Валентина, а…»