Скорее его можно было назвать невзрачным. Пегие какие-то волосы, серые глаза, неправильные черты лица. Роста невысокого, тщедушный. Как говорится, без особых примет. Вот только он умел как-то так смотреть на женщин… Ольга готова была согласиться: взглядом своим он и в самом деле очаровывал. Редкий талант – смотреть на всех так, чтобы каждая думала: он смотрит только на меня (чуточку исподлобья, упрямо, неотрывно), и только для меня вспыхивает его чарующая улыбка, и только ко мне он оборачивается, уже уходя… Петру нравились все женщины поголовно, и они это чувствовали. Но поскольку каждая женщина думает, что она – не каждая , вот все и надеялись, что в мыслях и сердце Петра – только она. Она одна! А если дело ограничивается переглядками, значит, его что-то удерживает. Он робок. Он стыдится. Он боится ее оскорбить своей нескромностью. Он никак не решается приступить с объяснениями. Он не верит, что такая девушка может обратить на него внимание…
Ольга втихомолку думала, что Петр – просто-напросто человек расчетливый, он понимает: свяжись он открыто с какой-нибудь из госпитальных сестричек, все остальные от него просто отвернутся. Да стоит ли оно того? Пусть лучше он принадлежит всем – и никому.
Разве могла Ольга, впервые увидав его в чистенькой, пахнущей лавандой хатке Варвары Савельевны в Мазуровке, вообразить, что встретилась с завзятым сердцеедом? А впрочем, там он слишком худо себя чувствовал, ему было просто не до того. И слишком велика была опасность их положения. Да что там – между жизнью и смертью они находились, иначе не назовешь! Никакой мужской многозначительной игривости в его глазах Ольга тогда не наблюдала: обычный взгляд исстрадавшегося, встревоженного человека. Петр был так слаб, что у него даже слезы навернулись при прощании с Варварой Савельевной. Ольга тоже плакала, конечно. Ну и Варвара Савельевна не могла сдержаться. Она крестила Петра и Ольгу, словно соединяла их, она махала им обоим, словно благословляла… Но напрасно. Ольга чувствовала: Петр к ней так же равнодушен, как и она к нему. Да и слава богу! Она, наверное, умерла бы от ревности, если бы имела несчастье влюбиться в Петра. Стоило ему чуть-чуть прийти в себя, как в нем словно бы проснулось что-то. Что-то сугубо мужское… И девчонки начали слетаться к нему, словно пчелы на мед. Это началось еще по пути из Камышина в Энск.
Тимур Казбегов знал, что говорил: в Камышине и в самом деле появился плавучий госпиталь, еще одно СТС из Энска. Пароход назывался, правда, именем не композитора, а художника – «Илья Репин». Судно было перегружено: как назло, в это время в Камышине и Саратове разбомбили два самых больших госпиталя, и всех вновь прибывающих раненых следовало отправлять в другие города – вверх по Волге. Измученных до крайности «переселенцев из Мазуровки», как их называли, кое-как приняли на борт, и все время, пока были в пути до Энска, перевязывали их запущенные раны и делали первые, самые необходимые операции. У многих началось нагноение, в том числе и у Петра. Причем это случилось как-то вдруг. Еще в Мазуровке раны были чистые, а при приближении к Энску началось такое! Кожа вокруг них покраснела и покрылась ужасными волдырями. Врачи плавучего госпиталя ломали головы и не могли понять, что произошло: ведь температуры у Петра не было, не то что у других, страдающих от нагноившихся ран. Вдобавок уже на подходе к Энску «Илье Репину» пришлось испытать то же, что в свое время «Александру Бородину»: обстрел. «Мессершмитт» прорвался к реке и прошел на бреющем полете над палубой, поливая ее из пулеметов. Сразу были убиты несколько человек, куда больше ранено. К счастью, появился наш истребитель, отогнал «мессера».
Среди раненых был и Петр. Ему попало в ногу и в правое плечо. Раны были сквозные, не опасные, но к раненой левой руке добавилась еще правая. Ни попить, ни поесть! Впрочем, около Славина уже сновало столько добровольных помощниц, всегда готовых подать кружку с водой или накормить, что смерть от голода и жажды ему не грозила. Однако в госпитале (помня о просьбе Варвары Савельевны, Ольга постаралась сделать все, чтобы Петр оказался именно в госпитале на улице Гоголя, под ее личным присмотром) он задержался надолго. Снова начались нагноения и волдыри на старых ранах, да и на недавно раненной ноге. Хоть правая рука заживала очень быстро, и на том спасибо. Однако судя по тому, что Валентина встретила его за пределами госпиталя, дела с ногой тоже быстро шли на лад.
Ну вот и отлично. Хотя, конечно, в госпитале начнется настоящий траур, когда Петра наконец выпишут и отправят на фронт.
Ольга исподтишка взглянула на медсестер, притихших около самовара.
Ой, бедные девчонки… Какие у всех несчастные физиономии сделались! Особенно у Валентины Евсеевой. «Эх вы, влюбленные дурочки… – свысока подумала Ольга. – Даже жалко вас!»
– А почему вы решили, тетя Фая, что Петр на сторону косит, а не к родне ходит? – сказала Ольга. – Я, например, совершенно точно знаю, что у него в Энске есть дядя. Может быть, он лез через парты, чтобы как раз и сбегать в гости к дяде?
– С чего ты взяла – про дядю? – встрепенулась Валентина. Ольга вспомнила, как видела ее однажды рядом с Петром в уголке коридора… Значит, и она влюбилась? Ну и ну!
– Да он мне сам про него говорил, – сказала Ольга. – Еще в Мазуровке.
На самом деле про дядю Петра Славина говорила ей Варвара Савельевна. Но какая, в самом деле, разница? Главное, что у Петра был в Энске дядя, и парень вполне мог отправиться к нему в гости.
– И верно, – согласилась добродушная тетя Фая, конечно же, заметившая, как приуныл весь молодой и красивый медперсонал и как он теперь встрепенулся с надеждой. – И на самом деле! К дядьке так к дядьке!
– Да нет у него никакого дядьки в Энске! – вдруг сказала Валентина, с ненавистью взглянув на Ольгу. – Я его карту видела. Ни про каких родственников там не написано. Ни слова он про них не сказал, Петя наш. Чего, казалось бы, проще: сказал, мол, родня есть – и получай разрешения навестить своих. А он ни словом не обмолвился. Потому что говорить не о ком. И ведь его никто никогда не навещал, никакой дядька… А вы нашли кому верить! – Валентина пренебрежительно махнула рукой в сторону Ольги.
Девушки переводили глаза с Валентины на Ольгу, явно не зная, начинать снова грустить или подождать.
– Ну вообще-то, – пробормотала Наталья Николаевна, заглядывая зачем-то в свою пустую кружку, – я сама Петину карту заполняла, когда его привезли. Теперь вспомнила: я его о родне спрашивала. И он сказал, что нету никого… что вся его родня где-то в Ростовской области, под немцем, значит.
Девушки грустно потупились.
– Ага! – воскликнула Валентина. – Конечно, она врет!
Ольга пожала плечами и вышла в коридор. Пора было идти стелить белье в пятой палате. Скоро дежурство заканчивается, а постели не готовы.