Барков отхлебнул пива и спросил:
— Откуда знаешь про команду киллеров?
— Да пацаны шепчутся. Я когда-то расписывал с Отаровым пульку в одном катране. Шпилить в стиру он любит, но покер не переваривает. Считает его игрой грачей и чалдонов.
— Кого? — не понял Барков.
— Ну этих… лохов и шулеров. — Штырь нахмурился. — Помню, в той игре один знакомый чалдон попытался его причесать, так его потом нашли неподалеку с перерезанным горлом. Отаров — мужик чукавый.
— Какой он мужик?
— Ну умный, — объяснил Штырь. — Сразу просекает, когда игра идет с шансом. Поэтому и любит больше преферанс. Там особо не передернешь и на одной удаче не выедешь. Мозгами шевелить нужно, а он это уважает.
— Ясно, — сказал Барков. — Значит, вся эта информация от твоих чалдонов?
— Ну почему от моих? Они не мои, они — сами по себе. Да и не одни только чалдоны в катранах головой вертят. Ну то есть в карты играют, — перевел Штырь на человеческий язык. — Конкретные пацаны тоже часто приходят — напряжение после дела снять. С ними особо не помудришь, если что заметят — сразу за стволы хватаются. Хотя под конец все равно пустыми уходят. — Штырь улыбнулся и добавил: — Дело техники.
— Что ж, эти твои «пацаны» — такие болтливые? — с сомнением спросил Барков.
— Да любят иногда после рюмки-другой языками почесать. Подвигами своими хвастаются. Они ж все фраера, на нарах не сидели. Да и молодые еще. А у молодых что на уме, то и на языке.
Барков взялся за бутылку. Он сделал несколько больших глотков, затем поставил бутылку на стол, вытер мокрый рот ладонью и сказал, резюмируя все услышанное:
— Значит, ты утверждаешь, что в свите Отарова есть команда специалистов по ликвидации неугодных персон.
Штырь кивнул:
— Именно.
Барков пристально посмотрел на игрока и спросил, понизив голос до хриплого шепота:
— Может, ты знаешь какие-то имена?
Штырь удивленно усмехнулся:
— Что вы, товарищ капитан! Откуда? Имена этих людей знает только сам Отаров. Я — человек маленький. Просто люблю слушать, и память у меня хорошая. Этим мои заслуги и ограничиваются.
— Хорошо, — не без некоторого разочарования произнес Барков. — Поверю тебе на слово. О нашем разговоре никому, понял?
— Обижаешь, начальник. Что я, сам себе враг, что ли?
— Уши держи в рабочем состоянии, — строго сказал Барков. — Если услышишь еще что-нибудь об Отарове и его людях — тут же позвони мне.
— Будет сделано. Вот только…
— Что еще?
Худое лицо Штыря вытянулось вперед, как у лисы, почуявшей добычу.
— А как насчет вознаграждения? — скромно спросил он.
Барков достал из кармана бумажник, отсчитал несколько бумажек и протянул их Штыреву. Штырев взял деньги, пересчитал их, аккуратно свернул и спрятал в карман. Посмотрел на Баркова:
— Спасибо, капитан. Я знал, что не обманете. — Тут он выдержал паузу, словно что-то обдумывал, затем быстро огляделся, нагнулся к Баркову и тихо сказал: — Вы ведь расследуете убийство Канунниковой, так?
— Так, — кивнул Барков.
— А если бы я вдруг сообщил вам имя убийцы, сколько бы вы мне за это заплатили?
Барков невозмутимо кивнул на карман Штыря, в который тот упрятал деньги, и сказал:
— Столько же.
Штырев подобострастно улыбнулся:
— А если, скажем, раза в три побольше?
В ответ Барков нахмурился и сказал:
— Штырев, не наглей. Ты у меня на крючке, помнишь? Скажи спасибо, что хоть что-то плачу.
Штырь откинулся на спинку стула и вздохнул:
— Это не разговор, начальник. Только-только стал проникаться к вам доверием, и вдруг такой финт. Вы же знаете, в нашем деле лучше обходиться без угроз. Знаете, как дрессируют зверей в цирке?
— Кнутом, — сказал Барков.
Штырев сделал грустное лицо и покачал головой:
— Нет, начальник. Их дрессируют лаской. — Он сложил пальцы правой руку щепотью и выразительно потер пальцами. — Понимаете — лаской.
Барков посмотрел на игрока так, словно хотел испепелить его взглядом. Однако на Штырева это не подействовало. На лице его застыло беззаботное и невинное выражение.
— Что ж, ты прав, — сказал наконец Барков. — Ладно. В общем, так: если информация подтвердится, ты получишь эти деньги.
— Столько, сколько я сказал? — уточнил Штырь.
Барков кивнул:
— Да.
— Ну вот, другое дело, — обрадовался игрок. — Как говорится, будьте на связи. Сегодня вечером у меня игра в одном катране на «Черкизовской». Обещались быть и пацаны Отарова. Если чего сболтнут — расскажу. А теперь — адью!
Штырь допил свое пиво, выбрался из-за стола и, махнув Баркову на прощание рукой, двинулся к выходу, насвистывая какую-то блатную песенку.
2
Вячеславу Штыреву было тридцать шесть лет, и восемь из них он просидел в тюрьме. По сути, он не был плохим человеком. И таковым себя не считал. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что воровать и мошенничать плохо, Штырев тем не менее зарабатывал себе деньги на пропитание, обманывая людей. Но он не всегда был таким.
В детском саду Слава Штырев мечтал стать космонавтом. И неспроста. Отец Славы, Леонид Сергеевич Штырев, был артистом и служил в новосибирском театре «Красный факел». Благодаря харизматической внешности играл он в основном людей военных, а также царей и партийных работников. Но больше всего ему удавались роли романтических летчиков и офицеров-подводников. Один из известных театральных критиков как-то раз написал о Штыреве-старшем, что на сцене он похож на летчика и подводника гораздо больше, чем любой настоящий летчик или подводник. Эта фраза польстила Леониду Сергеевичу, он вырезал заметку, вставил ее в рамочку и повесил на стену у себя в кабинете.
Со временем амплуа настолько сильно въелось в чувствительную душу Штырева-старшего, что он почти перестал различать сцену и реальную жизнь. Нет, военные френчи Леонид Сергеевич не носил. Но квартира артиста наполнилась специфическими предметами, которые он покупал везде, где только можно было, особенно во время гастролей в портовых городах: штурвал, морской бинокль, капитанская фуражка, разнообразные модели самолетов, планшеты, летный шлем. И все это богатство было развешано на стенах или же водружено на самое видное место.
Маленький Слава Штырев, не разбираясь еще в тонкостях актерского ремесла, искренне верил, что его отец — один из этих смелых, сильных мужчин в военной форме, которых постоянно показывают по телевизору в программе «Время». Слава любовался отцом, обожал его, ловил каждое его слово, особенно сказанное со сцены. Постепенно мысль о том, что он тоже станет космонавтом или подводником, захватила Славу целиком. Вернее, он воспринимал это как нечто само собой разумеющееся. Раз папа ходит в форме, то и на нем когда-нибудь будет такая же форма.