— Ну как вам работается на новом месте, Николай Михайлович? — Когда фирма опустела, директор подсел к оставшемуся дежурить охраннику.
— Спасибо. Нормально работается.
— Жалобы, предложения, просьбы? — Директор был сама любезность.
— Спасибо, Аркадий Аркадьевич. Все в порядке.
— Знаете, мне ведь вас рекомендовали знающие люди как очень толкового специалиста в своем деле. — Аркаша полагал, что и его дело вполне может выгореть, но не знал, с какого конца к нему подступиться.
— Спасибо. И вам. И им.
— Вы ведь в Чечне служили?
— Да. В первую кампанию.
— В спецназе ведь, не в штабах?
— Да, повоевать пришлось.
— И убивали?
— Война есть война.
Помолчали. Перекрест наконец продолжил:
— А под трибунал за что?
— Было дело. Начальника в госпиталь отправил.
— Сидели?
— Нет. Только в изоляторе до суда.
— Что суд?
— В дисбат определил. Повезло. Мог и к хозяину загудеть. А так, сами знаете, паспорт чистый…
— Знаю. И то знаю, что на хорошем счету везде, где работали после увольнения в запас. Поэтому и сам на вас рассчитываю.
— Всегда готов помочь. — Коля Иванов почтительно кивнул.
— Тогда у меня к вам деловое предложение. Стоит оно больших денег. Вы не против заработать?
— Смотря сколько и за что.
Аркаша сделал глубокий вдох и даже задержал на мгновение дыхание. Будто ему предстояло нырнуть в обжигающе холодную воду. И нырнул:
— У меня возникли проблемы. Для устранения которых я готов выложить триста тысяч. Нужно убрать двух человек. — И он, видя, как округляются глаза у охранника, спешно добавил. — Долларов, конечно. Сумма немалая…
— Гхм. — Коля будто поперхнулся. Потер рукою подбородок. — Надо подумать. Все зависит от условий. Кого? Кто они такие? Если ребята крутые, из олигархов или из воров — не возьмусь. Эти не прощают. А мне жизнь и покой дороже любых денег.
— Нет. Не олигархи. Один — директор не самой большой фирмы «Космос». Глущенко его фамилия. Я дам фото и все контакты. А второй — директор сыскного агентства «Глория». Некто Грязнов.
— Менты? — помотал головой Иванов.
— Не менты. Частный сыщик.
Коля поцокал языком, похрустел пальцами рук. Даже губами пошевелил, прикидывая.
— Не знаю. Сам не возьмусь. Как-то не нравится это мне. Даже за такие деньги. Но, быть может, через пару дней порекомендую надежного исполнителя.
— И то дело, — обрадовался Перекрест. — Если выгорит, можете рассчитывать на комиссионные.
— Не откажусь.
3
Целоваться они начали в самолете. Пассажиры, среди которых было немало российских туристов, поглядывали на них с улыбкой. А голубки весело щебетали, время от времени звонко хохоча.
— А здорово я придумала? Правда?
— Ты потрясающая женщина. Я давно не встречал таких. Думал, перевелись.
— Каких это? — кокетливо интересовалась рыжая девица.
— Не знаю. — Академик едва ли не впервые в жизни не находил слов. — Решительная, мудрая, успешная, наверное, и в то же время беззащитная и женственная. Нет. Пусть поэты тебе это говорят.
Изабелла обнимала его за шею. Странно, но она чувствовала тягу к этому не слишком красивому мужчине. За последнее время ей поднадоели довольно однообразные на самом деле эксперименты в групповом сексе с братьями и Анной. Она соскучилась по нормальным отношениям между мужчиной и женщиной. Когда ухаживают. Когда чувствуешь себя защищенной. А Борис действительно давал ей возможность почувствовать себя женщиной. И хотя он не совершал глупостей, не дарил алых роз миллионами, не прыгал с парапета в ганноверский городской пруд и не обещал с неба звезд, с ним было удивительно легко. Его могучий интеллект не давил, а будто бы возвышал до своего уровня. И любой, даже случайный, спутник академика испытывал такой подъем, что потом готов был многое отдать, чтобы только почувствовать себя настолько же сильным и энергичным. Белка же чувствовала себя слабой. Не беспомощной, а именно такой слабой, какой и положено быть женщине. И наслаждалась этим ощущением. И была счастлива в эти минуты.
— Да, я мудрая! — хохотала она. — Пусть братцы с Вольдемаром колесят по германщине, а мы рванем в прекрасный Питер.
Академик поморщился:
— Беллочка, прости, но мне неприятно это прозвище великого города. Ленинград — и то лучше. Но правильно называть его следует только Петербургом. А в официальных речах и бумагах — Санкт-Петербург.
— Не понимаю. Всегда был Питером, — удивилась Вовк. — Но если ты хочешь…
— Вот за это тебя и люблю, — засмеялся Дубовик. — Понимаешь ведь, что по большому счету ерунда это. Но уступаешь.
И он снова потянулся губами к ее губам.
Поездку в Северную российскую столицу придумала не Изабелла. Вояж просто был частью давно разработанного плана, в котором каждый из триумвирата играл свою строго определенную роль. Данила объяснил Изабелле, что Питер Восс мечтает переманить академика на Запад. И за посредничество платит очень неплохую сумму. Нужно только как бы невзначай свести Дубовика с ним. А дальше — его забота. Но сделать надо так, чтобы никто из окружения гения не знал, где Дубовик находится. Так, мол, ему будет проще принять решение, когда никто не давит. Поэтому братья, предложив увлекательную поездку по Германии, обеспечили несколько дней, в течение которых Бориса Сергеевича в Москве не хватятся. Изабелла же должна была соблазнить академика Петербургом, чтобы тут же вылететь в Россию, а потом доставить в Подмосковье — в загородную резиденцию фонда «Экологический мир».
В Петербурге беглецы от мира устроились в небольшой частной гостинице «Шелфорт» на Васильевском. Успели даже на гостиничный завтрак в уютном полуподвальчике — кафе «Деметра». И сразу же отправились на пешую прогулку по близлежащим улицам без названий. Поскольку на Васильевском острове именовались не улицы, а их стороны, называвшиеся «линиями» домов. Такая уникальная топология сохранилась со времен Петра, когда его захватила идея Доменико Трезини прорезать остров каналами на манер Амстердама или Венеции.
С Невы пронизывающе дуло. По тротуарной плитке мела поземка. И хотя термометр показывал утром всего минус три, казалось значительно холоднее из-за высокой влажности.
— Как здесь все изменилось, — удивлялась Вовк, идя по пешеходной зоне между 6-й и 7-й линиями. — Я ведь была здесь в последний раз еще в школе. Мне тогда после Москвы очень грязным и мрачным показался этот Пи… Петербург.
— Все меняется, — философски рассудил Дубовик. — И не всегда в лучшую сторону. Я люблю этот город. Лишенный столичных полномочий Ленинград был мне куда дороже Москвы. Он был живой. В нем жили люди, пусть бедно, но жили. И любили свой город. И это было видно. Особенно в сравнении с парадными витринами столицы. Знаешь, я даже перебраться сюда хотел. Но условий для работы мне не смогли предложить. К тому времени город стал хиреть и рассыпаться. Денег не было даже на ремонт фасадов. Какие уж там научные исследования. Ученые и инженеры едва ли не из собственного кармана приплачивали, чтобы на работу ходить. Чтобы не закрыли институт или КБ. Но и этот период был завораживающе прекрасен мрачной красотой умирания. Сейчас же город вновь возрождается. Нет, по бюджету он никогда не сравнится с Москвой. Но ему это и не надо. Я очень бы хотел, чтобы центр стал музейной зоной, где красиво и безопасно и полно гостей со всего мира. И пусть там будет даже по-европейски рафинированно. Но в жилых районах пусть будет удобно и спокойно. И по-русски. Чтобы и нормальная трава, а не английские газоны. И лавочки со старушками у подъездов тоже. Нам нельзя терять своего… Ничего, вот построим компьютер — выведем страну на новый этап экономического развития. И будем возвращаться сами к себе.