— Пошли, пошли, а то я продрог.
Я почти силой заталкиваю ее в лифт и, когда мы уже сидим на кое-как прибранном диване и от чашек исходит аромат приготовленного Ириной кофе, учиняю ей допрос с пристрастием, хотя и отдаю себе отчет в том, что это жестоко.
— И часто ты так сидишь у моего дома?
— Нет, не очень. — И давно?
— Да.
— И как долго ты собираешься это делать?
— Не знаю… Пока это не пройдет.
— Что «это»?
Ирина затягивается сигаретой, спокойно берет чашку с кофе.
— Если тебя это тревожит, я больше не буду. Если бы не сегодняшний случай, ты об этом никогда б не узнал.
— Ира, Ириша. Ну разве свет клином на мне сошелся?
— Да, сошелся. Во всяком случае, сейчас — сошелся.
Вот ведь какая штука — я против своей воли чувствую необыкновенную приятность от Иркиных слов. Она ставит чашку на журнальный столик, снова затягивается и говорит долго, выговаривается — как в последний раз.
— Для тебя ни на ком и никогда не сойдется свет клином. И для нее тоже. Она холодная. И ты ей не нужен. Вы не пойдете друг за другом на край света. Я ее ненавижу. Хотя и не имею на это права — она моего места не заняла. Рита была… другая. Она тебя любила. А все остальное… все, что у тебя было до Риты и после… Так, времяпрепровождение… Я не хотела, чтобы ты даже догадывался обо мне. Это пройдет. Я вот все жду, что это пройдет.
— Ира, ей — Богу, я ничего подобного не мог себе представить.
— А если бы представил, ничего бы не изменилось.
— Ирина…
— Только не утешай меня, прошу, а то я тебя тоже возненавижу или… буду плакать, а это совсем ужасно… Ну, я пошла.
— Не уходи, Ириша. Хочешь, я расскажу тебе про Афганистан?
Я рассказываю ей все с самого начала — про Ким, про сожженное письмо, спецназ, эликсир ФАУСт, госпиталь в Кабуле, и мне не кажется, что я нарушаю Положение о следователе, где сказано, что следователь должен быть бдительным, хранить служебную тайну, не допускать разглашения данных предварительного следствия и других сведений, не подлежащих оглашению. Ирка слушает, подперев голову кулачком под подбородком. В комнате становится прохладно, я закрываю окно. Звезд на небе не видно, короткая июньская ночь кончается.
— Знаешь что, Ириш, давай-ка ложись поспи. А я вот положу диванные подушки на пол и тоже сосну часика три. А утром я отвезу тебя домой.
Ирка слабо протестует, но я вытаскиваю из-за ее спины подушки и устраиваю себе ложе.
Через пять минут она спит, свернувшись калачиком на широком диване.
Мне казалось, что я только что уснул, когда зазвонил дверной звонок. Но было уже половина девятого.
— Кто там!
— Это я, Бунин!
Я открыл дверь, и Бунин вломился в квартиру. Ирка растерянно озиралась по сторонам, схватившись руками за голову. Была она лохматая, и на левой щеке краснел, смешной треугольник — след неудобного спанья. Бунин уставился на Ирину.
— А у тебя хороший вкус!
Мы с Иркой расхохотались, а я спросил Бунина.
— Чем обязан твоему визиту, Ваня?
— Чем обязан! Телефон у тебя не работает! Тебе Меркулов никак не мог дозвониться.
Я снял трубку и услышал продолжительный гудок. — Да работает у меня телефон! С чего ты взял…
— Некогда сейчас выяснять, что у тебя работает, а что нет…
При этих словах Бунин кинул игривый взгляд на Ирину.
— …Меркулов просит нас с тобой срочно приехать в прокуратуру.
— Нас с тобой? А остальных?
— Он ничего не сказал, а я не спрашивал. Сказал, что все переменилось и мы ему нужны к девяти часам.
— Я ему сейчас позвоню.
— Куда ты позвонишь, он уже выехал из дому! Давай собирайся, а я пойду погуляю. — И Бунин направился к двери, послав Ирке воздушный поцелуй.
— Подожди, Ваня. На тебе ключи от машины, вот этим маленьким откроешь секретку. И погрей мотор. Я мигом!
— Какой смешной дядька, — смеется Ирка, когда за Буниным закрывается дверь.
Я смотрю на нее, и подсознательно крутится мысль: «Я не хочу, чтобы у нее это проходило». Но больше я не успеваю ни о чем подумать, потому что с улицы в комнату врывается раскат грома небывалой силы. Мы с Ирой подбегаем к окну. На месте, где стоял мой Москвич», беснуется огромное желто-синее пламя.
Шел шестой час расследования обстоятельств взрыва автомобиля «Москвич» МЦТ 24–75, гибели помощника главного военного прокурора майора юстиции Бунина и покушения на убийство старшего следователя Мосгорпрокуратуры Турецкого. Уже пожарники залили какой-то смесью останки машины, допрошены все свидетели в округе, в том числе граждане Фроловская и Турецкий, собраны доказательства. Уже отбыли восвояси оперативники из местного отделения милиции. Следственно-оперативная группа МУРа произвела осмотр места происшествия. И то, что осталось от Вани Бунина, отвезли в ближайший морг Второго мединститута. Высказаны предположения следователями различных ведомств — прокуратуры, милиции, госбезопасности — и экспертами разных профессий. Но никаких надежд, что преступление будет когда-либо раскрыто, у меня не было…
Как во сне я воспринимал то, что происходило в моей маленькой квартирке, ставшей местом нашествия десятков крупных и мелких чинов из разношерстных ведомств. Я даже не пытался закрыть двери, люди толпились в коридоре и на лестничной клетке. Все переговаривались, кивали в мою сторону, давали советы.
Как во сне, я слушал следователя из военной прокуратуры — это им вести дело, — ему, конечно, жаль коллегу Бунина, но сейчас главное — найти его убийц, а для этого от милой девушки, то есть Ирины Фроловской, зависит многое, она должна воспроизвести словесный портрет террористов, которые залезли в автомобиль товарища Турецкого. Этот чернобровый красавчик зачем-то читает Ирке целую лекцию о процессе составления синтетического портрета подозреваемых, и я не понимаю — на кой леший демонстрировать сейчас свою эрудицию и пространно объяснять, что название «фоторобот» дано Пьером Шабо, комиссаром полиции из Лилля, а «айдентикит», то есть идентификационный набор, был предложен Хью Макдональдом, шерифа из Лос-Анджелеса.
Я подозреваю, что он просто «кадрит» Ирку, и когда этот чернобровый принимается за меня и с мерзким выражением лица задает еще более мерзкие вопросы — откуда у меня автомобиль за восемь тысяч при окладе в двести рублей в месяц и почему это я ни с того ни с сего отдал ключи товарищу Бунину, а сам к своей машине не пошел и остался вдвоем с гражданкой Фроловской, — то мне хочется расколоть ему череп. Но я не делаю никаких глупостей, потому что ровно в два часа тридцать минут на пороге возникает долговязая фигура Меркулова. Он объясняется с этим следователем и чинами из городского УКГБ, и они все, как по команде, выкатываются из квартиры. А Меркулов смотрит на нас с Ириной, ведет к служебной «Волге», тихо шепчется с шофером, и тот везет нас троих по московским улицам, потом по шоссе — к подмосковному поселку Удельное.