...Я проснулся тогда от непонятного звука. И подумал, что звук мне приснился, потому что это был очень знакомый звук, который не мог возникнуть наяву. Лана была рядом, а за окном шумел дождь. Лана спросила шепотом: «Который час?» Нет, нет: «Сколько времени?» Я думал, что было часов двенадцать, мне казалось, что я спал очень недолго. И когда зажегся свет, то удивился: на стенных часах было больше двух часов.
Теперь я знал, что это был за звук — трак-трак-трак… трак-трак-трак. Если пальцем повернуть стрелки часов… Она готовила себе алиби: «Я вернулась домой около трех часов ночи. При необходимости этот факт может быть подтвержден». Потом она оделась, а я снова уснул и не слышал, как она ушла. Во сне я с кем-то спорил, я понимал, что это сон, но никак не мог проснуться…
В тот день, когда я вернулся из Кабула, она ушла от меня, и я слышал через стенку соседней квартиры звуки полночного гимна по радио. Я тогда пытался вспомнить, когда уже так было — Лана ушла, и играли гимн. Теперь я знал, что это было в ночь убийства Ким…
Я зажег свет и достал из портфеля фоторобот второго убийцы. Взял желтый фломастер, каким отмечают в учебниках нужный текст, и неумелой рукой сделал набросок женской прически: пышная челка — на лоб до бровей, закрыть уши, длинные пряди почти до плеч… «Мы привыкли думать, что это мужчина». Я нашел зеленый карандаш, чуть-чуть подзеленил глаза и посадил у затылка маленький зеленый бантик…
Утром ко мне зашел Меркулов:
— Саша, вчера без тебя привезли перевод с литовского этого дневника. Я пробежался, по-моему, полная абракадабра! Мысли безумца утомительны для нормального ума. Впрочем, возьми и просмотри сам, может, что-то узришь, а я пойду — у меня сегодня «утро помещика»: жалобщиков записалось на прием уйма!
Он сжал мне плечо сильными пальцами и удалился. А я сделал попытку остановить его, чтобы доложить начальству — к каким выводам пришла «моя инспекция по личному составу» в расследовании дела Араловой-Беловой-Аларкиной. В моей голове сейчас бродили мысли, которые вполне могли родиться у Ивонина или Гудинаса: мне хотелось смести с лица земли половину окружающего меня человечества. И мне не хотелось, чтобы Костя сказал: «Саша, у тебя все признаки паранойи»…
Я отложил дневник — все равно ничего не пойму, он писан по-литовски, и развязал серые тесемки папки, в которой находились листы с переводом. Чем дальше я пробегал его глазами, тем яснее становилось: это не дневник в полном понимании слова — это был безумный монолог безумного человека…
«…Мир ждет новый Потоп, мощный, звериный, во сто крат очистительней, чем первый! Новый Потоп придет скоро — со дня на день! Мы — новые центурионы этого Потопа, мы осуществим его! Мы не только братья, мы — сыновья Нового Потопа.
Новой Эры! Мы зажжем факел, и огонь поглотит старый мир. Для чего мы возводим наш новый чертог? Старое здание несовершенно — оно заполнено крысами, змеями, муравьями. Нет смысла жить в этом хаосе нужды, вражды, обмана… Мы — братья, мы — герои, мы — личности, мы… изведем рабство в одни сутки, в один час, в одну секунду… А рабство на земле впиталось в поры, в пот и кровь человечества, оно позволяет в сто раз скорее делать зло, оно не оставляет времени для размышлений: или ты выполнишь приказ, или отправишься в преисподнюю! И после революции, когда мы уничтожим быдло и мыслителей, мы скажем оставшимся правду: мракобесие ушло, мы победили, мир прекрасен!..»
Дальше вроде бы шли стихи:
Где горы мусора, плевелы рабства,
Там мы зажжем свой факел смерти
И главный изверг дал этой чаше
Свое имя, опозоренное в веках.
Дрожите, Цепные псы мракобесия,
Пусть погибнем мы, братья во братстве,
Но наш гений спасет мир!
В таком духе было написано тридцать страниц текста…
Но я не был согласен с Меркуловым, что это белиберда… Я уловил какую — то последовательность в этом тексте. В этом безумии была своя логика, хотя и логика безумца. Меркулов был далек от безумия, а я сам в это утро находился на его грани.
Он, этот Гудинас, знал что-то: не мог не знать. Он был не рядовым в этом братстве. Значит, он мог «знать» способ уничтожения человечества… Недаром писал сокровенное: «Мы — братья, мы — герои, мы — личности, мы… изведем рабство в одни сутки, в один час, в одну секунду». Думаю я, что он имел в виду взрыв, и взрыв огромной силы… Собственно, это не открытие, для этого и накапливается взрывчатка, и нужен транспорт этим типам — Тамерлану и Малюте… Вопрос в другом: где и когда намечают они произвести этот взрыв?
Дневник на этот вопрос ответа не давал. Но я все-таки дочитал этот бред до конца и собрался проанализировать его внимательней, когда в кабинет заявился Грязнов.
Слава всегда начинает разговор с вопроса — то ли он привык к «допросной» форме, то ли старается передать часть своей фантазии другим — у самого она в избытке. Сейчас, заявившись в прокуратуру, он начал задумчиво:
— Скажи, Сашок, ты запомнил, что ел сегодня на завтрак?.. Не смотри так. Большинство человечества не помнит, что ело за завтраком или обедом, уже на следующий день. А я этот завтрак буду помнить всегда. С кем, как ты думаешь, я завтракал?
— Отстань.
— Завтракал я сегодня в кафе «Прага». Подавали мне шницель по-министерски, а даме моей — роскошный омлет с сыром. Потом — пирожные: наполеон и эклер, и кофе по-турецки…
— Грязнов, ты спятил?
— Нет еще.
— Нашел тему для разговора…
— Сотрапезница моя была одета в белую кофточку с кружевами и черную юбку. И еще она красивая, просто очень красивая. На нее смотрели в кафе. Но я бы хотел, чтобы один человек ею увлекся. Потому что, как выясняется, она его любит…
— Слава, кончай свои ребусы.
Грязнов скептически улыбнулся и подал мне протокол предъявления фоторобота для опознания. К листу синего милицейского бланка были прикреплены три фотографии молодых мужчин. — Что это?
— А ты прочти — грамотный.
«Я, гражданка Фроловская Ирина Генриховна, опознаю среди предъявленных мне фотографий мужчину, изображенного на фотографии № 2. Именно он подходил к автомашине «Москвич», принадлежавшей гражданину Турецкому А. Б., поздно вечером 23 июня 1985 года накануне взрыва, в котором погиб Иван Бунин…». — И кто это?
— Это Цезарь, вернее, капитан Куркин, слушатель академии Дзержинского. Именно тот, кого спецназовцы загнали на какую-то выдуманную сверхсекретную операцию, — спокойным голосом ответил Грязнов. — Я смотрю, ты не в настроении?
— Нет, Слава, не в настроении. Но я тебя слушаю, и притом внимательно.
Дав секунду на усвоение новости, Грязнов протянул мне еще один документ. Это была справка-установка на Трояна. В ней сказано, что «Троян Эдуард Никитович, 32-х лет, родился в Москве, ранее проживал по адресу: переулок Садовских, дом 5, квартира 8, закончил Московское Суворовское училище, а затем с отличием спецакадемию им. Ф. Э. Дзержинского (она готовит кадры для ГРУ). По окончании работал за границей, но вместе с группой советских дипломатов был выдворен из Парижа. Выполнял интернациональный долг в Афганистане в составе 17-го отдельного полка спецназа, дослужился до звания «майора», командовал ротой, потом батальоном. За выполнение секретной операции огромной государственной важности ему было присвоено звание «Герой Советского Союза». Переведен в Москву в распоряжение ГРУ, исполняет обязанности начальника охраны Генерального секретаря ЦК КПСС… Холост, член КПСС, в настоящее время проживает по адресу: Кутузовский проспект, № 36, корпус 2, квартира 39…»