— Сюда,— сказал он и повел Турецкого через холл дома во двор.
Метрах в тридцати от особняка высилось и сверкало неоновыми огнями модерновое здание. И здесь Турецкий увидел сатинского ангела: на высоком постаменте из черного гранита в скорбной позе застыла мраморная фигура надгробия с крыльями. На граните позолоченная надпись: «Кн. Варвара Алексеевна Подворская. 1848— 1907».
Вслед за Грязновым Турецкий поднялся на второй этаж. Спины людей в милицейской форме мешали рассмотреть, что происходит в угловой комнате. Один из милицейских обернулся — Турецкий узнал подполковника Артура Красниковского. Подполковник кивнул в знак приветствия, однако руки не подал и даже недовольно поморщился. Турецкий подозревал, что Красниковский недолюбливает его, но за что — ему было непонятно, подполковник мог считать себя вполне счастливым соперником, ведь именно его Валерия Зимарина предпочла молодому следователю. Вообще-то говоря, Турецкому это было до фонаря, Красниковский, в конце концов, был опытным сыщиком, хитрым и быстрым. Но вот он отошел в сторону, и тогда Турецкий увидел... Бабаянца.
На месте левого глаза зияла черная дыра. Но лицо... лицо сохраняло какое-то жуткое, радостно-скоморошиотое выражение, словно Гена улыбался, рассказывая очередной армянский анекдот. Через мгновенье Турецкий понял, в чем дело. Убийцы разрезали Гене рот. Они выкололи ему глаз, выбили зубы, залили в пах горячий цемент. Изрезали кинжалами-бритвами грудь и спину. Нанесли в общей сложности сорок три телесных повреждения...
«Боже мой, откуда мне это известно? Я что — с ума схожу?» — подумал Турецкий. Наверно, он и вправду немножко сошел с ума — рядом с ним стоял знаменитый на всю Москву и Московскую область судебно-медицинский эксперт по фамилии Градус и дрожащим голосом сообщал информацию.
— ...Прежде чем опустить в корыто с цементом, они его распяли. Видите, гвозди в стене, потеки крови. След волочения — от стены к корыту.
Пожилой человек в роговых очках, важняк из областной прокуратуры, примостившись на подоконнике, составлял протокол осмотра места происшествия.
— Да, вот какая история случилась с нашим генацвале,— сказал кто-то за спиной Турецкого.
Но Турецкий в ужасе смотрел на измученное тело. Информация воплотилась в видение. Картина кровавой пытки Галактиона Бабаянца вставала перед его глазами... Он злился на Гену. Проклинал его необязательность. А Бабаянц в это время умирал под пытками... Турецкий отступил к выходу, побежал вниз по ступенькам. В пролете между этажами его стошнило.
Грязнов нагнал его уже в парке, сжал локоть, протянул стеклянную фляжку:
— На-ка, хлебни. Спиртяга, разбавленный. Помогает.
Турецкий глотнул раз, потом другой. Обожгло желудок, но успокоение не пришло.
Он вел машину по пустынной Москве, превышая все дозволенные скорости. На Комсомольском проспекте обошел таксистскую «волгу», вздумавшую устроить ему гонки. Он поразился своему амбициозному маневру — в такую минуту затеять игры с каким-то болваном, но скорости не сбавил и несся дальше в неведомое. Пропустил поворот на Вторую Фрунзенскую — к дому, опомнился только на площади стадиона Лужники.
Безмятежное спокойствие тихого летнего утра на безлюдном пространстве отрезвило воспаленный мозг. Еще несколько часов — и стадион заживет своей привычной жизнью. Заспешат от метро к входам в тренировочные залы спортсмены, откроются столовые, кафе, киоски с мороженым и сувенирами. Начнут продавать газеты, где не будет сообщения об ужасной смерти следователя Бабаянца.
Из-под Лужнецкого моста выползла моечная машина, и под напором водяных струй заколыхались кусты и засеребрилась листва. Водитель высунулся из окна и прокричал что-то невнятное, обращаясь к Турецкому. Потом помигал передними огнями. Турецкий сообразил, что просидел все это время с включенными фарами. «Тебе что, аккумулятор не жалко?» — задним числом понял он водителя мойки. Аккумулятор было действительно жалко, и снова Турецкий удивился себе — как это может быть жалко вшивый аккумулятор, если убит твой друг. Но все равно — решил проверить мотор, тот заработал сразу, все-таки батарея была довольно новая. Мойка объехала площадь и скрылась под мостом. И тогда он постарался сделать то, что уже не раз приходилось ему делать в его нелёгкой работе: постарался заставить себя отвлеченно думать о свершившемся. Не было Турецкого и Бабаянца во всей этой истории. Был убит человек, и следователь должен найти убийц. И когда этот следователь выполнит свою задачу, он снова сможет стать Александром Турецким, который отомстил за смерть своего друга Галактиона Бабаянца.
Но очень, очень трудно было переключиться и начать думать отвлеченно, изобретать частные версии и составлять целенаправленные планы расследования. Перед глазами стоял живой Генка Бабаянц, веселый и не унывающий ни при каких обстоятельствах. Нет, один раз Генка здорово расстроился, когда ему прописали очки — никак не мог привыкнуть в них читать и писать и забывал их при каждом удобном случае в самых неподходящих местах. И совсем разозлился, когда его отец прислал из Еревана красивый очешник с Генкиными инициалами. Эти самые инициалы разобрать было невозможно, поскольку вензель был выполнен буквами армянского алфавита...
Он никогда после не мог с достоверностью сказать, когда сработала дедукция: то ли рассказ Грязнова о найденных им в квартире Капитонова очках в кожаном футляре с золотой завитушкой отложился на задворках памяти, и поэтому он вспомнил об истории с Генкиными очками, то ли в связи с воспоминаниями о Генке перекинулся мостик к рассказу Грязнова. Как бы там ни было, Турецкий сейчас уже твердо знал, что там, в квартире Капитонова, где был убит Биляш, побывал также и Бабаянц. Он еще не знал, не понимал, каким образом Гена попал в эту квартиру-ловушку, где бандиты проводили свое первое «дознание», но то, что он там был, у него не вызывало сомнений. А это означало, что их обоих — и Бабаянца, и Биляша привезли в «клуб», где изверги этого Ленчика, или как его там, пытали Гену, чтобы вырвать у него какую-то тайну. И эта тайна почти наверняка связана и с убийством Била-Биляша, и с убийством Татьяны Бардиной, случившимся больше двух лет назад. Мертвого (или полумертвого) Била замуровали в бетонную плиту, так же, как и Бабаянца. И скольких еще? Надо срочно возвращаться в усадьбу, вернее, в новостройку на ее территории, пока там идет осмотр.
Утреннее движение еще не началось, и он пронесся до усадьбы, раза в два превышая лимит скорости» Он ожидал увидеть ту же картину, которую он оставил в смятении и горе несколько часов назад. Однако на территории не было видно ни одной милицейской машины. Может, он не туда приехал? Ведь не могли же так быстро закончить осмотр места происшествия! Он вылез из машины, медленно подошел к воротам. Кругом стояла мертвая тишина. Заскрипели под рукой старые двери, он перешагнул через нижнюю планку ворот и... раздалась автоматная очередь. Турецкий отпрянул в сторону от взлетевших почти из-под ног комьев земли и заорал:
— Красниковский! Артур! Вы что там, осатанели?! Это я, Турецкий, следователь из городской!
В ответ снова раздалась автоматная очередь. Турецкий рванул из ворот, выругался. Но делать было нечего: вероятно, областной важняк схалтурил, или Красниковский дал команду приостановить осмотр и оставил какого-то кретина для охраны. Он развернул машину и решил искать близлежащую почту — звонить на Петровку. В стороне от дороги виднелся какой-то поселок, Турецкий съехал на узкую извилистую тропу и услышал за собой шум мотора, обернулся — его нагоняла милицейская «волга». Он прибавил газу, но в зеркало заднего обзора сквозь клубы пыли увидел, что милицейская машина остановилась и из нее выпрыгнул Грязнов, размахивая руками и что-то крича. Вслед за ним выскочил незнакомый молодой парень в джинсах.