— Читайте же! — воскликнул я в нетерпении, возбужденно хлебнул горячего чая и поперхнулся.
— Не надо так переживать, Саша, — укоризненно покачал головой Моисеев. — Никаких государственных тайн в послании нет.
— И не надо, но все равно читайте!
Семен Семенович поворошил бумаги, нашел нужную и, вооружив глаза очками, не торопясь прочел:
«Приезжаем завтра вечером сход у Вали в 22 неси все со мной кук потер документы».
Моисеев был прав — текст разочаровал меня. Если в военной разведке так переполошились оттого, что мы первые осмотрели покойного полковника, значит, боялись, что мы узнаем нечто такое, чего знать не должны. Из письма трудно было понять что-либо.
— Этот алфавит, Саша, знаков препинания не предусматривает, поэтому я не знаю, как интонацией выделить, кто кому чего неси и кто что потерял.
— Ничего, Семен Семенович, здесь есть одна существенная зацепка — сход у Вали.
— Вы знакомы с этой женщиной?
— Сегодня познакомлюсь.
Моисеев развел руками:
— Ну тогда вы не зря получаете зарплату!
— Это не я, это парни Грязнова.
— Ничего, вы еще тоже хлебнете!
— Ой, не каркайте, Семен Семенович!
— Это не карканье, это предчувствие.
— Да, Семеныч, у меня, к сожалению, такое же предчувствие. Меньше всего меня волнует, с кем делился секретами Скворцов и что это были за секреты. Меня задевает, что эти хреновы чекисты имеют наглость ставить свои «жучки» не только в милиции, но и у нас!
— Сделайте запрос, Саша, — посоветовал Моисеев. — Или хотите — я нейтрализую их аппаратуру?
— Нет, пока не подходит ни то, ни другое. Я пока не знаю точно, кто насажал нам микрофонов, а без этого запросы делать бессмысленно, просто отпишутся, что и в мыслях не было. Опять же портфель Скворцова… Вы же помните? Пока мы мирно спали, кто-то с ним поработал. Может, тот самый, который аппаратуру установил. Мне кажется, здесь есть связь между портфелем и этим факсом. Вот видите, написано «неси». Можно и так прочитать — «неси все». Можно предположить, что Скворцов и принес все… Как вы думаете, Семен Семенович, шифровальщики из ГРУ быстро это письмо расщелкают?
— Не быстрее меня, — не без гордости ответил старик. — У них совсем другая система шифрования. Это во-первых. Во-вторых, контингент другой. Я ведь почему вспомнил? Потому что имел дело с таким же письмом лет тридцать назад. Мы тогда перехватили письмишко одного урки на волю — из Бутырок передал. Но, Саша, ничего невозможного нет, делать им, кроме как шифры разгадывать, нечего. Так что методом проб, ошибок и исключений могут прочесть.
— Тогда, Семен Семенович, я пойду. Как говорят в госторговле, куй железо, не отходя от кассы!
4
С 1982 года я работаю с людьми. Может быть, иногда ошибаюсь, но на этот раз мне не трудно было по шагам определить, что женщина, которая движется ко входной двери изнутри, вся дрожит от нервного напряжения, ярости или страха.
— Кто?.. — отрывисто спросила она, затаившись у двери.
— Ковалевская Валентина Николаевна здесь проживает?
— А что?
— Откройте, пожалуйста. Это из прокуратуры беспокоят.
— А что вам угодно?
— У меня есть к вам несколько вопросов…
— А если я не хочу?
— Чего — не хотите? — несколько растерялся я.
— Если я не хочу вас пускать? — кажется, игриво спросила она.
— Если вы не хотите меня пускать, то через пять минут слесарь взломает вашу дверь, но я из мести вызову вас повесткой на завтра на десять утра…
Она нахально рассматривала меня в дверной глазок и прикидывала, видно, податлив ли я на флирт. Конечно, податлив!
Щелкнул замок, отворилась дверь.
— Входите.
Так-так, потупилась, сама невинность. Но лучшие-то годы уже позади, милая. Мы, считай, ровесники.
— Добрый вечер, — говорю, сохраняя дежурное выражение лица. — Вы Валентина Николаевна Ковалевская?
— Ну допустим…
Понимаю, что у меня не остается ничего иного, как честно поведать ей о цели своего визита, иначе она будет строить мне глазки и другие соблазнительные места, пока не выбьется из сил.
— Милая дама! — говорю ей с ослепительной улыбкой. — Я, следователь Турецкий, выясняю обстоятельства смерти полковника Скворцова Василия Дмитриевича! И не моя вина, что некоторые вопросы я могу выяснить только с вами. Поэтому давайте решим, какой способ дачи показаний устраивает вас больше: у вас на диване и пока неофициально или у меня в кабинете под запись на магнитофоне?
Все ее кокетство облезло, как косметика под струей горячей воды. Ковалевская превратилась в смирную, строгих правил женщину средних лет, которая движением руки показала мне направление в гостиную и сказала негромко, но с достоинством:
— В таком случае сюда, пожалуйста.
Прохожу в гостиную, обставленную достаточно богато для скромной разведенной швеи.
Ковалевская усаживает меня в глубокое, неудобное для ведения допроса кресло, потому что в нем я откидываюсь на предательски податливую спинку, сиденье низ кое, колени торчат, едва не возвышаясь над плечами. В такой позиции даже флиртовать не очень удобно, не говоря уж о «раскалывании» скорее всего не желающей сознаваться в грехах женщины.
— Вы, конечно, извините, Валентина Николаевна…
С этими словами встаю и пересаживаюсь на диван.
Здесь гораздо удобнее, руки можно упереть в черный неполированный журнальный столик, наклониться над сжавшейся в кресле Валентиной и спросить зловещим шепотом: «Ну что, гражданка Ковалевская, будем сознаваться?!»
Ей не остается ничего другого, как сесть в кресло, где мгновение назад барахтался я. Ковалевской тоже не хочется утопать в его расслабляющей мягкости, но ничего не поделаешь, форма нашей беседы не подразумевает сидения рядышком.
— Как вы сказали? — спросила она. — Вы говорите, что Василий Дмитриевич умер?
— Да, Валентина Николаевна. А вы не знали?
— Господи! Да откуда же?!..
Я вижу, что она волнуется, хотя всеми силами старается это скрыть. Она теряется в догадках о том, что мне известно, откуда я узнал о ней. Возможно, она винит в этом покойного Васю. Во всяком случае, слез, а главное, слов раскаяния на первой минуте встречи не предвидится. Что ж, время терпит.
— Валентина Николаевна, расскажите о своем знакомстве со Скворцовым.
— Стоит ли об этом сейчас? — с оттенком мелодраматизма в хрипловатом от напряжения голосе спросила она.
— Стоит. И желательно поподробней…
5