Сколько Мушмакаев шел, он не знал: часов у него не было, но наконец-то удалось добраться до перекрестка, где был шанс поймать попутку до Москвы. Но машины проносились мимо. Никто не хотел останавливаться в такое позднее время. Сжалился над ним один дальнобойщик на огромном рефрижераторе. Проскочив несколько десятков метров, он затормозил, и Мушмакаев поспешил к нему.
— В город подбросишь? — спросил он.
— В город? — задумался парень лет тридцати, довольно внушительного телосложения.
— Не беспокойся, я заплачу.
— Сколько?
— Сколько скажешь.
— Хочешь, довезу до Садового кольца, годится?
— Вполне.
— Садись.
В огромной кабине грузового «мерседеса» было просторно, а над головой, за шторкой кто-то храпел, видно, напарник. Несколько минут ехали молча. Первым заговорил водитель:
— От бабы, что ли?
— Заметно, да? — довольно хмыкнул Мушмакаев. Парень сам подсказал тему разговора.
— Есть немного, — улыбнулся тот. — Выгнала?
— Нет, муж вернулся, — сделал кислую мину Мушмакаев.
— Накостылял? — сочувственно спросил водитель.
— Нет, обошлось. Пока он с ней выяснял отношения, я и смотался.
— Повезло. Ты кто по национальности?
— Дагестанец, а что? — насторожился Мушмакаев. — Не любишь черножопых?
— Не заводись, парень. Если бы я имел что-то против иноверцев вроде тебя, то не стал бы тебя выручать.
— Извини, сорвался. Надоело: чуть что, так сразу на нас все валят. На каждом шагу документы спрашивают.
— А ты поспокойнее, понимать нужно, что это не к тебе лично, а вообще… Не говоря о том, что сейчас все москвичи к празднику готовятся.
— Вообще? Почему-то вообще тебя лишний раз не остановят и не станут тыкать, что ты какой-то не такой, даже и в праздник. Иногда мне даже обидно, что я не родился русским.
— А вот это ты зря! От своей национальности никогда не нужно отказываться. Это все равно что от своей матери отказаться. — В его голосе было что-то обидное, но Мушмакаев вдруг подумал, что не нужно развивать эту скользкую тему.
— Ты откуда едешь? — перевел он разговор в нейтральное русло.
— Из Болгарии консервы везу.
— Из Болгарии?
— Бывал там?
— Да, несколько дней назад вернулся.
— То-то я смотрю, загорелый какой.
Мушмакаев с трудом сдержал усмешку: нашел загорелого! Во-первых, он отроду очень смуглый, во-вторых, лицо его так заросло щетиной, что рассмотреть «загар», да еще в темноте, было и вовсе немыслимо.
— Да, немного отдохнул, поплавал… А где ты живешь?
— Сибиряк я. Из Омска. Знаешь такой?
— Как не знать? Большой город, — уважительно сказал Мушмакаев, радуясь тому, что парень из такого далека, что, вполне вероятно, и не слышал, кто такой Мушмакаев.
— Не только большой, но и красивый, зелени много, цветов. — Парень явно был патриотом своего города и с удовольствием перечислял все его достоинства.
— А мне и похвастаться нечем, — вздохнул Мушмакаев.
— А ты откуда?
— Из Москвы, — усмехнулся Муха.
— Да ты шутник, парень. Давно в Москве?
— Больше трех лет.
— Как я заметил, сколько бы кавказцы ни жили среди русских, акцент все равно остается.
— Откуда ты взял? Я же не очень долго живу здесь.
— Вспомни Кикабидзе? Или Нани Брегвадзе?
— Не знаю, может, ты и прав, — решил согласиться Мушмакаев. Его раздражало, что, о чем бы они ни заговорили, все время сбивались на национальный вопрос. — Извини, приятель, но ты не объявил мне свою цену.
— Какую цену? — не понял водитель.
— Сколько я тебе должен за проезд? — Он вытащил из кармана стодолларовую купюру. — Только вот сдачу придется искать: мельче нет.
— Убери, парень! — недовольно бросил тот. — Разве у вас в Дагестане требуют деньги, когда выручают кого-нибудь в трудную минуту?
— Извини, брат, не понял я, — смутился Мушмакаев и сунул деньги в карман. — Может, встретимся когда-нибудь? Тогда и я помогу в чем-то…
— Выпить хочешь?
— Тебе ж нельзя.
— Но тебе-то можно, — усмехнулся сибиряк и кивнул на бардачок. — Открой, во фляжке ракия виноградная, знакомый болгарин подогнал.
Мушмакаев открыл бардачок, нащупал там плоскую металлическую фляжку, отвинтил крышку.
— Из горла, что ли?
— Зараза к заразе не пристает, — успокоил водитель.
— Твое здоровье! — Мушмакаев отхлебнул пару глотков и тут же закашлялся. — Да в ней градусов пятьдесят, не меньше.
— Семьдесят шесть, — поправил довольный парень. — Ничего штучка, да?
— Сразу в голову шибанула, — согласился Мушмакаев, завинтил крышку и сунул фляжку на место.
— Ну вот, за разговорами и не заметили, как домчались. — Шофер стал тормозить. — Сейчас я поворачиваю и дую на стоянку, чтобы спокойно выспаться. Дальше, думаю, сам доберешься.
— Спасибо… Извини, ты не сказал свое имя…
— Мишкой меня зовут.
— Меня Алимхан. Спасибо, Миша, у тебя не найдется монетки позвонить?
— О чем разговор? Самому приходится позванивать: почти в каждом городе знакомая есть. — Он по-свойски улыбнулся и протянул пару жетонов.
— Еще раз спасибо, может, когда и встретимся.
— Мир не велик, увидимся! — Парень дружески хлопнул его по плечу, Мушмакаев соскочил с подножки, и машина пошла на поворот.
Несколько минут он смотрел ей вслед, удивляясь широкой натуре незнакомого водителя. Внутри у него что-то защемило: сначала этот странный Бешеный, теперь Михаил.
Трудно сказать, до чего бы довели его подобные мысли, но тут он увидел телефонную будку и поспешил к ней. К счастью, аппарат был исправен, и он торопливо набрал номер давнего знакомого, который жил совсем недалеко от Таганки. Время было позднее, и никто не поднимал трубку: то ли крепко спали, то ли отсутствовали.
Досчитав гудки до пятнадцати, Мушмакаев повесил трубку. Он очень надеялся, что застанет своего приятеля, с которым его связывало довольно бурное прошлое. Был еще один, но его телефона он не помнил.
Оставался лишь один московский номер, который он знал на память, но звонить по которому было страшновато. Это был телефон Велихова, который настолько врезался ему в голову, что, попроси спросонья назвать цифры, ответил бы без запинки, не задумываясь. По нему приходилось звонить не один раз, но сейчас, когда он сдал банкира…