Людочке он понравился, а запах душистого табака даже восхитил ее. Вдоль стен от пола до потолка были расположены книжные полки, заставленные теми же старинными книгами, но Геннадий Генрихович вовсе не выбирал их специально для декора, это были его книги, из его семейной библиотеки, их собирал еще его отец, а Геннадий отобрал для кабинета те, которые издавались в девятнадцатом веке.
Рядом с кабинетом находилась и спальня, декорированная той же мебелью в стиле ампир, что преобладал в начале прошлого века: широкая кровать с ажурным пологом, стулья, скамеечки, зеркало со столиком для дамских безделиц — пока он был пуст, и гостья это отметила. Хозяин предложил Людочке прилечь на пуховую перину, представить себя на мгновение барышней того времени, только что получившей письмо о заветном свидании и теперь мечтающей о том, как это свидание произойдет. Гостья легла, раскинула руки, закрыла глаза, Геннадий прилег рядом, наклонился и поцеловал ее. Людочка только и ждала этого мгновения, обвила его шею и не отпускала, пока они не познали друг друга, точно боялась, что он ускользнет, сбежит навсегда.
Станкевич и здесь не подкачал, постарался изобразить и пылкость, и страсть, благо особо напрягаться для этого было не нужно: Людмила могла увлечь любого кавалера нежной пышностью своего тела. Именно пышностью, а не телесным излишеством да бело-розовым оттенком девичьей кожи, твердостью сосков и неподдельной самоотдачей.
После этой близости и той сладкой неги, которую испытал Геннадий Генрихович, он вдруг всерьез задумался: а не жениться ли ему? Он и не ожидал, что именно с Людочкой он почувствует себя снова настоящим мужчиной, ибо ее робость, потаенная девичья стыдливость и кустодиевская пышность точно пробудили его от долгого сна. После Эллы и того нервного стресса, который принес ему развод, Станкевич был близок с женщиной всего один раз — это была старая сокурсница по университету. Она развелась с мужем, позвонила ему и заявилась уже слегка подшофе. Ей тоже требовалась нервная встряска, и она буквально затащила его в кровать. Но праздника не получилось. У обоих осталось горькое разочарование, и сокурсница, не попрощавшись, утром исчезла. Геннадий Генрихович с большим оптимизмом смотрел на Вику Корецкую, надеясь, что, скорее всего, она со своей энергией и сексапильностью, отсутствием комплексов вдохнет в него угасшее мужское начало. Но обстоятельства помешали в прошлый раз их сближению, и вот Людочка совсем внезапно пробудила в нем мужчину, так элегантно вписавшись и в старинный кабинет, и в спальню, точно все для этого и создавалось.
Хозяин предложил гостье спуститься вниз, полакомиться фруктами, намекнув, что они могут еще вернуться сюда, если захотят, и Людмила снова вспыхнула, на ее щечках заалел румянец. Ей понравилась эта экскурсия.
Они вернулись в гостиную на первом этаже. Кузьма произвел уже перемену стола, на нем красовалась ваза с фруктами, сладости, печенье, заваренный горячий чай, французский коньяк и неизменное мартини, которое Станкевич пил в любое время дня.
— Ты не изменяешь своему вкусу, — улыбнулась Людочка, взглянув на мартини и согласившись выпить полстакана со льдом.
Ее щеки еще розовели от неугасшего возбуждения, глаза сохраняли блеск, и «все оттого, — подумал Станкевич, — что обычная планируемая и ею и мною постельная интрижка превратилась в изысканный спектакль. Я его задумал и поставил, отчего мы оба получили удовольствие, а не горький осадок, как с сокурсницей, и привкус этого удовольствия сохранится надолго».
— Что говорят о Кромине? — налив и себе мартини, спросил Геннадий Генрихович.
— Да ничего, — улыбнулась Людочка. — У нас его не знали, поэтому и сожалений нет. Говорят, что мужик перенервничал, слишком уж он хотел стать вице-премьером, вот и остался с носом. Белов не хочет твоего Кречетова и будет упираться, — добавила она. — Но все в конечном счете решает Президент, а что у него в мыслях, то нам неведомо. Там еще выплыла одна кандидатура — нынешний министр финансов, но он вряд ли пройдет. Слишком стар, а сейчас тенденция брать молодых. И твой Санин — фигура тут самая предпочтительная.
— Вот уж не ожидал, — усмехнулся Станкевич. — Он звезд с неба не хватал…
— А твой Санин чем-то понравился Шелишу, — сообщила Людмила. — У них была встреча, длившаяся сорок пять минут, Олег Дмитриевич вышел его даже проводить в приемную, долго жал руку и вообще был доволен разговором.
— Вот как? — удивился Хозяин.
— Санин тебе не рассказывал об этой встрече?
— Рассказывал, но как-то вскользь. Мол, говорили о том о сем, не собирается ли он принять пост, если предложат, так, о всякой чепухе, по его словам…
— А мне показалось, что речь шла о чем-то более серьезном. — Людмила закурила. — И было такое ощущение, что они обо всем договорились. О неких совместных действиях. Так мне показалось.
— Любопытно…
— Во всяком случае, когда я приносила им чай, Шелиш требовал его согласия, и тот, поупрямившись, согласился. Я вошла, они прервали разговор и возобновили его, когда я ушла. Санин знал, что я связана с тобой?
— Знал, когда ты раньше работала со мной, но я с ним о своих симпатиях никогда не говорю, — со значением проговорил Станкевич, и Людочка снова порозовела.
— Меня тут в прокуратуру вызывали в связи с Шелишем, следователь, я забыла его фамилию…
— Турецкий?
— Да Турецкий…
— И что? — с нарочито безразличным видом спросил Станкевич.
— Да все выпытывал, сколько он работал, как себя чувствовал, про этот криз, когда он поругался с советником Президента, у него давление подскочило. У меня каждый день подскакивает, я только никому не говорю. О тебе спрашивал.
— Что обо мне? — встревожился Геннадий Генрихович.
— Да ерунду всякую. Про вашу дружбу, бывал ли ты у него, заходил, звонил…
— А ты?
— Я сказала, что не заходил, не звонил, напомнила о жене, которую увел Шелиш. Он говорит: «Да-да, конечно».
Людочка замолчала, взяла персик, стала есть.
— Что-то еще спрашивал? — поинтересовался Станкевич.
— Я уже не помню, он часа два расспрашивал. Про распорядок дня, когда приходил, когда уходил, были ли враги…
— А ты что? — уцепился Шелиш.
— Я ответила: конечно, были! Его пол-Думы ненавидело, все патриоты сожрать были готовы, и с администрацией Президента он все время цапался. Если б не Белов, который его постоянно прикрывал, то его давно бы убрали. Этот следователь все какого-то убийцу ищет. Я ему сказала: да если б меня так травили, я бы давно рехнулась, а не только от инсульта умерла. Ты знаешь, я поражаюсь: банкиров, бизнесменов, спортсменов в упор в подъездах и в машинах расстреливают, они как будто не замечают, а тут мужик от инсульта умер, они всех на ноги подняли! Он же не только меня, а его помощников, референтов, замов, шофера — всех замучил. Нинку, его бывшую жену, она мне звонила, два раза на допрос вызывал. Эта уже разревелась, бедная. Там у нее брат ляпнул, когда они разводились, что он его прикончит. Он из этих, из патриотов. Так и брата, и ее притащили, очную ставку между ними устроили, она перепугалась, а брат кричит: «Жалею, что не я его придушил, гада!» Можешь себе представить эту сцену. Надеюсь, ума у них хватит его не посадить…