Год 1811 — й мирно завершился, уступив место новому, первый месяц которого уже миновал. И тем не менее Язон еще не приехал. И каждый новый день подтачивал надежду Марианны увидеть его вообще. Если бы не присутствие «Волшебницы», она была бы уверена, что он окончательно отказался от нее, Марианны, и его любовь умерла навсегда. Бриг, по-прежнему стоявший на якоре под флагом Турхаи-бея у лестницы Фанара, оставался единственной надеждой, за которую она изо всех сил цеплялась. Он не мог потерять интерес к кораблю, столь любимому, даже если женщина, чье изображение этот корабль носил, стала для него ничем.
Ослабевшая, болезненная, с прочно засевшим в сердце отчаянием, Марианна упрекала себя в том, что она называла трусостью. Прежняя Марианна, та, из Селтона, ударом шпаги поразившая в свадебную ночь своего супруга, чтобы отомстить за поруганную честь, просто отвернулась от человека, который так грубо оскорбил ее.
С тех пор, казалось, протекли столетия… И у зябнувшей, подавленной женщины, забившейся в подушки, как больная кошка, осталось сил, только чтобы смаковать единственное желание, которое еще поддерживало ее: снова увидеть его!
От капитана корабля, совершавшего регулярные рейсы в Монемвазию, чтобы пополнять в кладовых Турханбея запасы мальвазии, удалось узнать, что в первых числах декабря американец покинул Морэ и направился в Афины. Но с тех пор никто не мог сказать, что с ним сталось. Похоже, он улетучился, подобно дыму в небе древней столицы разума.
Сто раз заставляла Марианна Жоливаля повторять слова, сказанные рыбаками посланцу Турхан-бея, которому тот, кстати, поручил привезти Язона, если он выразит желание: иностранец прочитал письмо, переданное ему вместе с золотом, когда он полностью выздоровел. Затем, без лишних слов опустив его в карман, он ограничился тем, что стал подыскивать судно до Афин. Горячо поблагодарив добровольных сиделок, он заставил их принять половину врученного ему золота и утром, на рассвете, отправился на небольшой шхуне, совершавшей каботажные рейсы до Пирея. Когда прибыл капитан Турхан-бея, после отъезда Язона прошло уже две недели.
Что он искал в Афинах? Следы человека, который обманул его, одурманил, обокрал и бросил в море после того, как лишил всего, что было ему дорого в мире: любви, корабля и иллюзий… вернее сказать, возможности добраться до Константинополя. Если только, получив отвращение к Европе и европейцам, он попросту не отыщет корабль, который отвезет его к Гибралтару и необъятности Атлантики…
И по мере того, как проходило время, Марианна все больше склонялась к этой последней гипотезе: она никогда не увидит Язона в этом мире… но, быть может, Бог окажет ей милость и возьмет ее жизнь вместо жизни ребенка, который скоро появится…Каждый вечер в одно и то же время, когда первые огни загорались на азиатском берегу, князь Коррадо приходил с новостями, появляясь у входа в павильон, предназначенный для молодой женщины и отстоявший от его собственного на всю длину сада. Дворец Хюмайунабад, верный забавному турецкому стилю XVIII века, представлял собой удивительную смесь остроконечных крыш, орнаментов, гирлянд и астрагалов, украшенных трилистником и арабесками, киосков, нависающих над водой или цветниками, словно гигантские клетки с золочеными решетками, бассейнов и павильонов, служивших местом купания и других ритуалов повседневной жизни.
Церемониал был всегда один и тот же. Как бы слегка подчеркивая свое желание избежать всякой близости со своей необычной супругой, князь приходил вместе с Аркадиусом, которого он извлекал из библиотеки, где виконт проводил все дни, окруженный густыми клубами табачного дыма, между греческими писателями и изучением персидского языка. Дверь павильона Перед ними открывал Гракх, который с достоинством испытанного метрдотеля провожал их до салона, где донна Лавиния незаметно присматривала за будущей матерью, передавал их экономке и возвращался на свой пост в вестибюле, где ему ничего не оставалось делать, как играть в бильбоке, зевать и охранять дверь.
Юный кучер покинул французское посольство в ту же ночь, что и Жоливаль, и с такими же предосторожностями. Предупрежденный Жоливалем, который по возможности сжато объяснил ему чудо метаморфозы Калеба в Турхан-бея, Гракх проявил невероятную выдержку, не задав ни единого вопроса и даже ничуть не удивившись.
И хотя после его переезда во дворец в Бебеке он отчаянно скучал, ни за что в мире он не оставил бы дверь, которую вызвался охранять из боязни козней сэра Кэннинга.
Он никогда не испытывал теплых чувств к англичанам. Достойный сын Революции, Гракх — Ганнибал Пьош ненавидел всех подряд, кого в его детстве называли исчадиями «Питта и Кобургов». Он с большим неодобрением относился к знакомству его хозяйки с племянницей вышеупомянутого Питта. Кроме того, он считал сэра Кэннинга порождением сатаны, а его слуг — адскими поварятами, и известие, что все эти люди осмелились угрожать его дорогой княгине, повергло его в ужас.
Поэтому он и стал у расписной кедровой двери на пост, который доверил ему суровый начальник янычар из охраны сокровищ султана. И каждый вечер он с трудом сдерживался, чтобы не подвергнуть — как следовало по правилам — обыску князя и Жоливаля, так он боялся, что Кэннинг проскользнет под личиной одного из них и обманом захватит свою жертву.
В свою очередь, донна Лавиния провожала обоих мужчин до тандура, затем возвращалась к своим делам, готовая ответить на первый зов молодой женщины, которая часто, кстати, просила ее побыть с ней. Присутствие экономки могла выдержать даже такая израненная душа, как у Марианны. Ибо донна Лавиния умела молчать как никто…
При встрече обе женщины обошлись без лишних слов.
Они обнялись, как обнимаются мать и дочь после долгой разлуки, и донна Лавиния приступила к исполнению своих обязанностей так непринужденно, словно они никогда не расставались. Затем она окружила ее заботами, требуемыми ее положением, не делая, однако, ни малейшего намека на ожидаемого ребенка, и особенно никогда не показывала удовлетворения, которое любая другая не могла бы скрыть.
Она слишком хорошо знала, чего стоил княгине Сант'Анна столь желанный князем наследник…
Она также была единственной, кому разрешалось входить к Марианне. Она готовила ванну, помогала одеваться, причесываться, приносила еду и ночью спала в соседней комнате, дверь в которую оставалась открытой.
В своем душевном расстройстве Марианна была чувствительна к этой молчаливой заботливости. Она как ребенок позволяла ухаживать за собой, но по мере того, как ее час приближался, она звала Лавинию все чаще и чаще, как бы желая убедиться, что в трудный момент она будет на месте.
Что касается князя, его визиты были скопированы с одного образца. Он входил, справлялся о состоянии молодой женщины, осторожно пытался развеять ее меланхолию, рассказывая о новостях жизни османской столицы.
Иногда он приносил ей подарок. Часто это была книга, цветы, какая-нибудь редкая или забавная вещица, драгоценность, но никогда духи, ибо, с тех пор как она вошла в свой третий триместр, Марианна почувствовала к ним отвращение, и сам Жоливаль, выходя из своей прокуренной комнаты, полностью сменял одежду, чтобы не принести запаха гелиотропа, приводившего ее в ужас.