Она тут же кинулась на кухню.
Нережко лежал на полу под обломками люстры, барахтаясь и пытаясь стащить с шеи ремень.
Рядом лаяла Линда. Яков Михайлович охнул, бросился искать кухонный нож, открывая все ящики подряд.
— Витя, Витя, ты только потерпи! Я сейчас!
Наконец нож был найден, ремень перерезан. Виктор
сел, судорожно хватая ртом воздух.
— Господи, что же ты наделал? Зачем ты это? Ты молчи, молчи! Сейчас я тебе чаю… Где Галя? Ты молчи, молчи, не отвечай…
Через час Виктор окончательно пришел в себя. Добрейший Яков Михайлович находился рядом с ним. Он убрал на кухне осколки и обломки, уложил Виктора в постель, отпоил его чаем с медом и валерианой. Узнав, что Витю бросила жена, утешал, как мог, ласковым голосом рассказывая какие-то жизненные истории. Линда лизала Виктору руку. Сосед дождался того момента, когда щелкнул дверной замок.
Вернулась Надя.
— Я за вещами! — крикнула она из прихожей.
Яков Михайлович вышел в прихожую, увел Надежду на кухню и долго говорил с ней о чем-то.
— Ну-с, пришла твоя милая дочка, Витенька. Так что я тебе пока не нужен. А буду нужен, звони, не стесняйся! — заглянув наконец в комнату, сказал он.
Надя села возле отца, на край постели.
— Как ты себя чувствуешь, папочка?
У нее никогда не было такого голоса. Ласкового, испуганного и заботливого.
— Ничего, дочка, — улыбнулся Виктор.
— Папочка, ты из-за нее не переживай! Она все равно тебя не любила, правда! Я же видела. Просто она со своим Павликом никому больше не нужна. Кто еще такой добрый, как ты? Она меня вчера из дома выгнала, правда! — На глазах Нади заблестели слезы. — Я ведь за вещами пришла. Решила в общагу переехать. Но теперь, конечно, останусь! Мы с тобой замечательно заживем. Вот увидишь! Я готовить умею. Я все, все умею! Ты есть хочешь? Ты не вставай, я тебе сюда принесу, в постель, хочешь?
Нережко задумчиво смотрел на дочь.
— Или хочешь побыть один? — смешалась под этим взглядом Надя.
Он кивнул.
— Яна кухне буду. Если захочешь чего-нибудь, зови меня. Ладно? — Она вышла.
Виктор перевел взгляд на распахнутое окно. Высокий тополь шумел листвой под порывами ветра. Виктор вспомнил, что сажал этот тополь, когда был маленьким. Вернее, сажал отец, но Витя помогал. Так что это и его тополь. И теперь он протягивал ветви прямо в окно, словно стараясь дотронутся до Виктора, уговорить его остаться жить.
Но уговаривать Нережко было не нужно. Мгновения, которые он пережил со стянутым петлей горлом, изменили его навсегда, он это чувствовал. Господи, какое это счастье — дышать, смотреть на небо и деревья! Никому он не отдаст свою жизнь, дудки! Ни бабам, ни бандитам, ни этой своре в «Триаде». Он им всем еще покажет, кто такой Виктор Нережко! И Скотниковым, и холуям из пирамиды. И Гале!
Ну и все! Хватит о прошлом. Долг Лелику — вот что сейчас главное. Просто нужно все хорошо продумать! Как говорила его бабушка, простая деревенская старуха: «Больно ты прост, малец! Таким не проживешь!
Хитрым нужно быть. Хитрым и хватким! И всегда помнить свою выгоду!»
Он ее тогда не слушал: как же — пионерское детство, другие идеалы. А права была именно она, старуха! Вся нынешняя жизнь тому подтверждение. Что ж, он не дурнее других. Сможет перестроиться. Вон, хамелеон по сто раз на дню окраску меняет. Даже слово есть такое научное — мимикрия. Значит, будем мимикрировать. Надо все, все продумать…
Вечером Виктор позвал дочь.
— Садись, Надя, — начал он.
Девушка села, поглядывая на отца. За день он переменился до неузнаваемости. Теперь она не смогла бы накричать на него, как раньше. Да и никто, наверное, не смог бы. Взгляд у него стал холодным и жестким. Даже властным.
— Вот что, дочь, ты сегодня же звонишь матери, требуешь у нее, чтобы она собрала три тысячи баксов. Пусть занимает, где хочет, но к концу недели достанет и вышлет!
— Зачем? — вытаращилась Надя.
— Тебе на квартиру.
— Папа, я с тобой хочу…
— Ты и будешь со мной. Но не всю же жизнь, верно? Замуж выйдешь, дети, все такое. И две квартиры всегда лучше, чем одна. Пока она тебе не нужна, мы ее сдавать будем. К примеру.
— А как это? За три тысячи квартиру? Я не понимаю…
:— Тебе пока понимать ничего не нужно. Просто поверь мне, — спокойно и уверенно произнес он и продолжил: — Мы с тобой, Надя, вступаем в совместный бизнес. — Он помолчал, потом снова заговорил: — Скажи, в вашей общаге сколько народу проживает?
— Человек сто — сто пятьдесят. Но половина разъехалась. Лето же.
— А скажи, если предложить твоим подружкам квартиру в Москве за три тыщи баксов, желающие найдутся?
— Ты че? Конечно! Все же иногородние. А на свою хату в Москве каждой девчонке родители три тыщи соберут. Только где же такие квартиры продаются? Папа, у тебя голова не болит? — спросила вдруг дочь, присматриваясь к отцу.
— Ничего у меня не болит.
Он так глянул на нее, что Надежда затихла.
— Будешь меня слушаться беспрекословно, у тебя квартира через пару месяцев будет. И у подружек твоих. Это вроде кооператива. Взнос вносишь, потом он накапливается.
— Через банк? Прокручивается, что ли?
— Вроде того. Мы свои деньги вернем. И еще кучу заработаем. Это я тебе обещаю. И второе. Мы с этой квартиры должны съехать. И как можно быстрее.
— Куда?
— Да к тебе в общежитие. Заплатим коменданту, он нас поселит. Там же сейчас половина мест свободных, сама говоришь.
— Ну да… А зачем?
— Так надо! Матери скажи, чтобы деньги перевела этой почтой новой… Маниграммой, что ли… Не помню, как называется.
— Да, вроде того. Папа, а если она откажется?
— А ты ее заставь, поняла? Пригрози чем-нибудь! И убеди, что это абсолютный верняк! Вообще-то, можно и похищение твое организовать… — задумчиво проговорил он.
— Зачем? Этого не надо! Я ее уговорю. Я знаю как!! — встрепенулась она. — Я скажу, что на институт. Что меня в академию художеств берут. Но нужна взятка.
— Хорошо, молодец! А сюда — ни ногой! Здесь бандиты могут появиться, поняла? Тогда и вправду похитят. Шучу. Если и похитят, то не нас! — Он улыбнулся вдруг бескровными губами. И увидев ужас в глазах дочери, добавил: — Не бойся, Надя. У нас все будет хорошо. Все плохое уже случилось.
Прошел вторник, потянулись дни недели. Аня ездила на работу, потом — в больницу к маме, вечером — на семинары Третьяковой. Мама хвасталась подросшим гемоглобином и заглядывала в глаза дочери.