— Конечно. Ты бы вообще шла домой. Или в гости. Еще успеешь, — прошелестела губами мама.
Аня выскочила на черную лестницу, закурила. Рядом стояла женщина в тренировочном костюме. Больная, догадалась Аня.
— Что вы, девушка, плачете? Сами сюда или привезли кого?
— Маму привезла.
— Не плачьте. Больница хорошая. Врачи — классные. С того света вытаскивают. Только берут дорого. Так что вам не плакать нужно, а деньги собирать.
Женщина бросила окурок в ведро и направилась к двери.
— А сколько собирать? — в спину ей спросила Анна.
— Это вам скажут, они здесь не стесняются, — не оборачиваясь, ответила женщина.
Аня вернулась в палату. Из тонкой вены торчала игла с пластиковой бабочкой. Мама дремала, но, услышав скрип двери, открыла глаза.
— Анюта, иди домой. Я спать хочу. Завтра не приходи, завтра только дежурный врач будет. У меня все есть. Телефон ты мне оставила. Если что, позвоню. Отдохни денек.
— Ладно, посмотрим. Спи пока. И ни о чем не тревожься, ладно?
Мама вдруг посмотрела на Аню таким взглядом, словно прощалась с ней. И у той снова защемило сердце.
— Иди, иди, доченька. И не волнуйся, — заметив, как изменилось лицо дочери, поспешила улыбнуться Валентина Ивановна.
Аня вышла на улицу. На душе было скверно. Видимо, у мамы что-то действительно серьезное. Ладно, не накручивай себя раньше времени, приказала себе Аня. Она снова закурила у дверей больницы, чтобы успокоиться. И куда сейчас? Домой не хотелось. Торчать там весь вечер одной и изводить себя бесплодными думами? К Скотникову? С таким настроением только праздник людям портить. Заеду-ка я к Зойке, она давно звала, решила Аня. Она достала мобильник, набрала номер приятельницы. Ее, небось, и дома нет. Уехала на дачу. Хотя у них в гимназии суббота — рабочий день. Тем более экзамены выпускные. А Зойка принимает сразу два предмета — химию и биологию. Все это пронеслось в голове, пока Аня слушала длинные гудки. Она собралась уж было отключить телефон, но услышала наконец знакомый низкий голос:
— Алло? Кто это?
— Зойка, это Аня. Ты дома? Что делаешь?
— Плачу, — доложил голос и всхлипнул.
— Чего это ты?
— А-а-а, жизнь не удалась. А ты где? Может, заедешь? Пожалуйста, Анюта! Мне так одиноко!
— Заеду. Обязательно. Обсудим твою жизнь. Мне кажется, она не безнадежна. А ты к моему приезду успокоишься, договорились? — весело, чтобы успокоить подружку, проговорила Аня. — Что привезти?
— Не знаю. Честно говоря, напиться хочется.
— Понятно. Опять за правду боролась?
В трубке молча сопели.
— Ладно, заказ принят. Жди, через полчаса буду.
По дороге к дому Аня переключилась мыслями на Зою Георгиевну Филиппову, которая когда-то работала вместе с Аней в Институте микробиологии. Зойка была Аниной ровесницей и стала ей подругой. Высокая, крупная, в больших очках с толстыми линзами, вечно одетая как-то наспех и не к лицу, Зоя выглядела весьма нелепо. Но человеком была добрейшим. Правда, микробиолог из нее — как балерина из сапожника. Вечно она запарывала самые ответственные опыты. Почему-то в ее руках погибали все микробы — нужные и ненужные, кусались смирные лабораторные мышки, убегали ленивые, раскормленные белые крысы, терялись протоколы опытов. Она вечно опаздывала на работу, чем доводила заведующую до тихого бешенства. Но были и неоспоримые достоинства, примирявшие завлаба с распустехой Зойкой: она была безотказна, всегда готова остаться после работы, выполнить самую неприятную ее часть. Нужно разобрать захламленную кладовку, добровольцы есть? Конечно, это Зоя Георгиевна. И пусть в процессе наведения порядка вдребезги разобьется парочка бесценных мерных цилиндров и колб, но порядок будет наведен. Эксперимент требует, чтобы кто-то дежурил всю ночь и делал отметки в журнале. Добровольцы есть? Конечно! Зоя глаз не сомкнет. Все будет отмечено. Правда, ее почерк смогут разобрать только эксперты-криминалисты, но это издержки производства. Кроме того, Зоя всегда приходила на помощь каждому, кто в ней нуждался. Навещала больных, сидела с чужими детьми, одалживала деньги. Коллеги ее любили, хоть и подсмеивались. Не любило Зою начальство. И было за что. Филиппова была правдоискательницей. Истовой, как первые христиане. Она не понимала, почему, в то время как институтское начальство сдает больше половины площадей в аренду, сотрудники получают нищенскую зарплату. И на каждом ученом совете совершенно не в тему звучал голос Филипповой, вопрошавшей, куда идут арендные деньги? Как будто не ясно, что они идут в карман директора и его зама. Возникало неловкое молчание, которое сменялось раздраженной отповедью директора. С ней проводили разъяснительную работу, ее увещевали, но Зоя была упряма, как стадо баранов. Борьба Филипповой за арендные деньги была обозначена коллегами лозунгом «Карфаген должен быть разрушен!» и продолжалась до тех пор, пока не закончилась поражением правдоискательницы. Директор натравил на нее отдел кадров, и начальница этого подразделения с рвением служебной собаки ринулась отслеживать время появления Зои Георгиевны в институте. Несколько опозданий — и Филипповой было предложено уволиться по собственному желанию. Однако вскоре Зоя устроилась в какую-то частную гимназию, где платили «зелеными». Аня была очень рада за приятельницу и умоляла ее укоротить свой язычок. Куда там! Опять, видно, во что-то вляпалась, горе мое! — подумала Аня, подъезжая к нужной станции.
И она оказалась права.
Утром той же субботы Зоя Георгиевна Филиппова сидела в кабинете директора женской гимназии Марианны Дмитриевны.
Директор была женщиной строгой, неулыбчивой, несмотря на молодые годы (тридцать с небольшим), наличие мужа и кокер-спаниеля.
Именно последний фактор из биографии Марианны и сбил с толку классную даму предвыпускного класса, Зою Филиппову. Ей казалось, что наличие в доме собаки предполагает наличие человечности в ее хозяине. И здравого взгляда на жизнь. В том смысле, что собачки иногда размножаются, а их хозяева принимают в этом участие, подыскивая питомцу пару. Следовательно, должны догадываться, что и в человеческой популяции происходит нечто подобное. Тем более муж имеется. Полковник. Значит, и супружеские объятия случаются. Хотя бы в день получки.
Так думала Филиппова, выслушивая отповедь начальницы:
— Зоя Георгиевна, я думаю, вы догадываетесь, по какому поводу я вас вызвала? Разговор этот следовало провести значительно раньше, но я не имела возможности разбираться с вами во время выпускных экзаменов. А вы, видимо, решили, что все сойдет вам с рук. Нет, не сойдет! Как вы посмели, я вас спрашиваю, как вы посмели принести эту гнусную книжонку в гимназию? Дать воспитанницам прочесть ее на классном часе? Это… это уму непостижимо!
— Почему непостижимо? Девочкам по шестнадцать-семнадцать лет. Их это волнует. Они мне вопросы задают.