Стоп-стоп-стоп! Резиновым Буддой он для нее стал не сразу. Прежде должно было кое-что случиться. И к этому кое-чему непосредственное отношение имел Валька Баканин. И Леня Ефимов. Оба они ее привлекали, но по-разному. Валька — он такой весь открытый, заводила, весельчак, светлый, но очень уж какой-то простой. Весь на виду: вот какой я есть, получайте меня и ешьте меня с кашей. Зато Ефимов — менее броский, однако в нем есть свой шарм. Остроумец, любящий уязвлять точным словом других, при том, что сам — болезненно уязвимый. Улавливалось в нем что-то… что-то надтреснутое, Марина не умела сформулировать точнее.
Оба — Валентин и Леонид — были для нее привлекательны. И оба были для нее запретны. Ведь она была замужем.
Впрочем, девственная Марина и в супружестве осталась почти столь же девственной. Лишение ее той крохотной перегородки, о которой она ничего не знала, которую никогда и не видела у себя, сопровождалось незначительным волнением и весьма малой кровью. А дальше потянулись будни. Шаров постоянно тискал ее, обнимал, обожал, точно огромный ребенок, присасываться к ее острой маленькой груди, однако до того акта, который соединяет мужа и жену, дело у этой четы доходило раз в месяц, не чаще. Ну, раз в три недели как максимум. Марина думала, что так и надо. Но что-то густое и темное, горячее и сладкое вздымалось внутри нее — что-то, чему не давали выхода по-куриному кратковременные сношения с Шаровым. И как ни старалась Марина загружать свой мозг числами, все же в нем оставалось достаточно места для неясных мечтаний. Она делалась то истерична, то нежна. Она накидывалась на Шарова, стремясь получить от него то, что он так неохотно давал. Он старался, но, очевидно, большие старания приводили к микроскопическим результатам, и Шаров решил поговорить с женой начистоту:
— Понимаешь, Марина, как бы это тебе сказать… Дело в том, что в детстве у меня была свинка.
— Что? — изумилась Марина. Прежде всего ей пришло на ум домашнее животное — свинья. Горожане, профессора, отец и мать Шаровы держали в доме свинью? Но Шаров уже поправил первое впечатление. В худшую сторону.
— Я перенес свинку. Это такая детская болезнь.
— А, я знаю. При ней лицо распухает. Одна моя одноклассница тоже болела.
— К сожалению, свинка затрагивает не только лицо. У мужчин… то есть у мальчиков, она иногда поражает тестикулы… яички. И если отек лица проходит, то поражения яичек остаются навсегда. Во взрослой жизни могут быть… затруднения… Я могу, как ты видишь… Я все-таки могу… Но не всегда на высоте…
Они сидели в разных углах пышной двуспальной супружеской кровати. Никогда не ведите подобных разговоров на супружеской кровати! Конечно, Марина тотчас же встала и направилась к Шарову, чтобы обнять его и слегка покровительственно погладить по голове. Чтобы сказать, что все это жуткие глупости и для нее, свинка или не свинка, не имеет ни малейшего значения. Но внутри себя все равно знала: имеет. Теперь они с Шаровым никогда больше не останутся наедине вдвоем. Третьим членом их союза неизменно будет свинья. Невидимая, но отчетливо представляемая. Гладкая, плотная, крупная. С голой белой кожей и небольшими глазками. С загадочной восточной улыбкой. Очень похожая на Шарова.
«Ну и свинью же он мне подложил этой свинкой! — тосковала ночью Марина, юлой вертясь на своей части кровати, в то время как Шаров флегматично сопел на своей. — Неудивительно, что выбрал в жены дурочку. Студентку, беднячку из маленького городка. Знал, что я клюну на его материальные блага, и не предупредил обо всем остальном. Опытная женщина, уверенная в себе, сразу бы его раскусила. А я не была опытной женщиной… Зато теперь — стану! Назло ему!»
С этой мыслью Марина уснула. А наутро проснулась — прекрасная, как обычно, девочка в ожидании праздника, — чтобы пойти в институт на экзамен. Экзамен ее не волновал: как обычно, студентка Криворучко отлично подготовилась. Зато ее кровь заставлял бурлить экзамен иного рода, который она сегодня себе устроит. На котором она одновременно будет экзаменуемым и экзаменатором. И в тех же двух ролях выступит намеченный ею товарищ по этим вольным упражнениям — Валька…
Экзамен прошел как нельзя лучше. Точнее, два экзамена, но Марина могла думать только об одном. И еще о том, что следом будут и другие. Обязаны быть!
Впоследствии Баканин принес ей много удовольствия, но не однажды создавал и затруднения — своей неразумной привязанностью, своей глупой ревностью. Что поделать, если Валька по природе — семейный, как трусы до колен! Его мораль включает представление о том, что женщина и мужчина, объединенные фактом совместного траханья, обязаны принадлежать друг другу до гробовой доски… «До гробовой тоски», — про себя язвила Марина. Как можно выбрать что-то одно, зная, что этим актом отрекаешься от всего другого? И с какой, спрашивается, стати она должна себя так ограничивать? Нет, Валька решительно не годился ей в спутники жизни. Шаров как муж был предпочтительнее. Шаров не требовал объяснений. С ним достаточно было соблюдать элементарные правила вежливости: ночевать дома и точно в срок возвращаться с работы.
Можно задержаться, но ненадолго: в пределах получаса. Точность — вежливость королей. А если по выходным жена ездит навестить подругу или маму, то муж не имеет оснований возражать, не правда ли? Шаров никогда не возражал.
Правда, он больше и не целовал ее по утрам, немедленно после пробуждения, когда — Марина знала — она бывала особенно красива. В первые месяцы их совместной жизни целовал, а после того, как она сексуально оставила его в покое, переключившись на Вальку Баканина, почему-то перестал. Но, в конце концов, может быть, это элементарное совпадение. Не все супруги сохраняют привычки новобрачных. Страсть увядает не так быстро, как свадебный букет, но все-таки увядает.
Одним словом, в целом Марина приходила к выводу, что ей повезло с мужем. По крайней мере, она намерена так считать, пока Шаров помогает ей, а не мешает. Как она поступит в случае, если существование Шарова станет ей мешать? Ну, когда такое случится, тогда она и озаботится этой проблемой. А пока будет считать, что ей повезло. И что тогда, на первом курсе, приняв предложение Шарова, она совершила правильный ход.
Александрбург, 24 марта 2006 года, 22.45.
Юрий Гордеев, Роберт Васильев и группа неизвестных
— Ну как, Юрий Петрович, — спросил Роберт Васильев, отпив апельсинового сока из стакана, — я был прав? Город-то оказался кафкианским?
— Правда твоя, Роберт, — согласился Гордеев, готовясь расправиться со шницелем. — Даже хуже. Кафке и не снился такой махровый бред. Перестаю понимать: то ли местные работники прокуратуры настолько изолгались, что все вместе дружно сошли с ума, то ли намеренно меня с ума сводят. Ничего, они у нас никуда не денутся! Дай только добраться до Москвы…
— Но мы же не можем улететь в Москву, не увидев Баканина.
— Об этом не беспокойся: не предоставить свидания с Баканиным они просто не имеют права!
После трудового дня, как это уже вошло у них в обыкновение, адвокаты ужинали в гостиничном ресторане. Судя по ценам, его работники верили в легенду о том, что у москвичей денег куры не клюют. Однако тратить усилия на поиски другой точки общественного питания не хотелось. Все же здешние салаты, шницели и мясо по-венгерски обнаруживали свое приличное качество. Вот только ни Роберт, ни Юрий Петрович не заказали к этим блюдам ни пива, ни вина. Время, проведенное в коридорах областной прокуратуры, настолько одурманивало голову, что дополнительное одурманивание было бы уже чрезмерным. В противовес ему хотелось ясности.